свободы не заметишь. О нем да о будущем помнить надо, когда замки камеры бряцают». Так и сказал…
Арсентьев поинтересовался:
– Кто же вас так просвещал?
– Валетов. Сокамерник по следственному изолятору. Слова о Валетове прозвучали неожиданно. Арсентьев помедлил и задал другой, обычный вопрос:
– Когда это было? – спросил просто. Это был лучший способ, не раскрывая своих карт, заставить Усача продолжить рассказ.
– На той неделе, когда обедал в столовой. Валетов не я. Он не из тех, что теряется в жизни. Не шарил по своим карманам в поисках рубля. Даже похвалился мне часами японскими «Сейко». Красивые, с полоской серебристой на циферблате. Сказал, последняя модель.
Фраза о японских часах была любопытной. Такие же были похищены у Школьникова. Арсентьев развивать эту тему не стал, решил учесть новые сведения в ходе проводимых розыскных мероприятий.
Высокий, представительный Усач поднялся.
– Разрешите откланяться, – не надевая шапки, он медленно направился к двери. У самого порога остановился: – Знаете, чем вы меня утешили? Тем, что руку на прощание подали. Кое–кто из знакомых даже этого не сделал. Дружно отвернулись. Стали не замечать.
– Ничего, Александр Мийлович, все наладится, – сказал Арсентьев, а сам подумал: «Хищная особа ему попалась».
Прием окончился. Минуты две он сидел с закрытыми глазами. Потом достал тезисы своего доклада и снова начал просматривать их. «Понимая требования жизни… Мы сосредоточили внимание… Однако в профилактической деятельности у нас еще немало существенных недостатков… Мы принимаем дополнительные меры к укреплению взаимодействия с общественностью, улучшению оперативно–розыскной работы…»
И вдруг подумал, что это, в сущности, точные, емкие формулы. Без них не обойдешься. Конечно, они кажутся скуповатыми в сопоставлении со всеми сложностями подлинной жизни. Но ведь его будут слушать люди, которым, как и ему, и его сотрудникам, приходится каждодневно участвовать в жизнеустройстве таких вот сложных, непохожих человеческих судеб. И его поймут.
ГЛАВА 15
Под вечер Арсентьев поручил Таранцу просмотреть рапорта участковых инспекторов и выбрать из них нужную информацию по краже. Задание показалось оперативнику несправедливым и вызвало чувство глухой обиды. «Выходит, по Сеньке шапка», – решил Таранец, усаживаясь за стол и раскрывая папку. Четыре года работы в уголовном розыске, как он полагал, давали ему право рассчитывать на более важное занятие, а не на второстепенное, как это. Однако анализ рапортов был делом любопытным и совсем не ерундовым, как представлялось поначалу. Уже через полчаса кропотливой работы, забыв о досаде, Таранец старательно выуживал из лавины фраз нужные сведения.
Увлекшись работой, он не заметил, как приоткрылась дверь и показался Гусаров.
– Разрешите?
Таранец оторвал взгляд от бумаг на столе и поднял голову.
– Свидетель по краже у Школьникова нашелся. Говорит, что видел преступника…
– Толковый свидетель? Гусаров уверенно кивнул.
– Тогда вези…
Гусаров довольно улыбнулся:
– Зачем везти? Он в коридоре ждет. Это Шунин. Мужик в одном доме со Школьниковым живет.
Таранец удивленно хмыкнул.
– Сам пришел?
– Сам.
Шунин вошел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь.
– Желаю здравствовать, товарищ начальник!
– Здравствуйте, Шунин. Проходите…
Он неторопливо прошагал по кабинету, распахнув полы пальто, опустился на стул.
– Я закурю? – сказал так, словно решил, а не просил согласия.
– Что ж. Губите здоровье себе и работнику угрозыска, – усмехнулся Таранец, пододвигая к краю стола пачку «Явы». – Угощайтесь… – И приоткрыл форточку.
Шунин достал из кармана свою смятую «Приму», размял туго набитую сигарету и, стряхнув с брюк крошки табака, бросил взгляд на Гусарова.
– Как поживаете, Шунин? – с благожелательностью в голосе спросил Таранец.
– Нормально! Живем–покашливаем, газеты читаем… В целом жизнью доволен. Погулял по просторам Родины, теперь успокоился, – он покрутил пальцами спичечный коробок.
– Это хорошо, что успокоились, – одобрительно проговорил Таранец и с нескрываемым любопытством осведомился: – С чем пожаловали?
– Говорят, домушников ищете?
– Откуда знаете?
– Знаю, – ответил невозмутимо. – Разговоры идут. Около пивной тоже толки пошли. Ребят наших таскают. Только не их эта кража.
– Почему решили? Одна бабушка сказала? Шунин снисходительно улыбнулся.
– Нюх у меня есть по таким делам. Кто свой, кто чужой…
– Учтем на будущее, – засмеялся Таранец. – А теперь к делу. Что хотите сказать–то?
Шунин слегка привалился к столу, словно выражая желание вести неторопливый разговор. Рассказ его был любопытен.
В день кражи, часов в двенадцать, он встретил у подъезда Школьникова подозрительного мужчину. Тот вел себя странно. Шунин пояснил: под мышкой нес незапертый чемодан. Вид встревоженный, настороженный, словно вспугнул его кто. Из дома так не выходят, если не гонят, конечно… Разумеется, у меня прямых доказательств нет, но попомните мои слова – тут прямая связь. Даю вам зацепку!
– Интересные детали, – проговорил Таранец, – но их не густо. Для основательных выводов маловато. У вас есть еще другие факты?
Шунин, не заметив вошедшего в кабинет Арсентьева, ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, давая понять, что недоволен таким поворотом разговора. С приливом досады сказал:
– Я думал помочь, а вижу – напрасно. Пойду я, – нахлобучив на голову шапку, он порывисто встал.
– Уходить не надо, – Арсентьев присел против него. – Поспешность – плохой помощник в деле. Здравствуйте, Шунин, – вежливо сказал он. – Повторите свой рассказ. Я начала не слышал, а вот концовка меня заинтересовала. Расскажите все как было.
Шунин оттаял и даже широко заулыбался. Он слово в слово повторил, что им было уже сказано, и добавил:
– Не знал этот тип нашего двора. Вот что! Выбежал из подъезда и сразу налево, а там хода нет. Видать, первый раз в нашем доме.
– Да? Любопытно!
– Дело не только в этом, – продолжал оживленно Шунин. К нему вновь вернулся доверительный тон.
– В чем же?
– Трафаретка у него воровская. Я таких рож в колонии навидался… – интонация голоса была убежденной.
Арсентьев слушал внимательно.
– В наблюдательности вам не откажешь, – ответил он. – Память отличная!
– Не жалуюсь. Пока еще при своей!
– Его приметы? Одежда?
– Он был в пальто.
– Цвет?
Арсентьев почувствовал замешательство Шунина. Похоже, его вопрос оказался неожиданным.
– Кажется, синий.
– Точнее, пожалуйста! Зрение у вас хорошее.
– Затрудняюсь сказать. В тот день я после ночной был, усталый, – голос Шунина дрогнул. Он склонил голову к плечу, словно защищаясь. – Я, понимаете ли, смотрел не на одежду, а на руки и лицо.
Арсентьев дал знак Таранцу: тот понял – надо проверить слова Шунина о ночной работе – и покинул кабинет.
– Чем же запомнилось лицо?
– Взгляд!.. Знаете, взгляд настороженный! – и запнулся.
– Взгляд – не лицо. По взгляду искать трудно… Шунин сощурил глаза, и это можно было расценить как легкую улыбку, хотя причин для нее особых не было.
– Ничего, ничего, – успокоил его Арсентьев. – Скажите, когда он шел по двору, там
