для нас восстание есть лишь одно из важных, но вовсе не всегда обязательных средств завоевания свободного поля борьбы за социализм» [Л: 11, 258 – 259].
После февраля 1917 года в России как раз и сложилась такого рода чрезвычайно редкая и выгодная для трудящихся ситуация. Она характеризовалась не только тем, что на определенный период Россия (по меркам того времени) стала самой демократической страной мира. Не менее существенным являлось отсутствие насилия по отношению к народу со стороны эксплуататорских классов. И произошло это отнюдь не по их доброй воле…
В те дни монархист Шульгин, глядя на восставший народ, буквально скрежетал зубами в бессильной ярости:
«Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой… Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько их ни было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство…
– Пулеметов!
Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы – этот зверь был… Его Величество русский народ!..
Николай I повесил пять декабристов, но если Николай II расстреляет пятьдесят тысяч „февралистов“, то это будет задешево купленное спасение России…
Если бы у нас был хоть один полк… и один решительный генерал – дело могло бы обернуться иначе. Но у нас ни полка, ни генерала не было… И более того – не могло быть. В то время в Петрограде „верной“ воинской части уже или еще не существовало»[168].
Значит, не «гуманизм» классовых противников создал после Февраля возможность мирного развития революции, а бессилие – полное отсутствие вооруженной силы у тех, кто в любую минуту, нисколько не считаясь с жертвами, готов был залить кровью освободительное движение народа.
Казалось бы, в этой ситуации перед пролетарским авангардом, располагавшим реальной силой, открывалась возможность свержения буржуазного правительства. Но этот путь был решительно отвергнут Лениным.
«Чтобы стать властью, – указывал он, – сознательные рабочие должны завоевать большинство на свою сторону: пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти. Мы не бланкисты, не сторонники захвата власти меньшинством» [Л: 31, 147].
Именно благодаря отсутствию насилия по отношению к народу и свободе агитации можно было
«умело, осторожно, прояснением мозгов вести пролетариат и беднейшее крестьянство вперед, от „двоевластия“ к полновластию Советов рабочих депутатов» [Л: 31, 123].
Советы без восстания могли взять всю полноту власти, и никто не смог бы воспрепятствовать этому. Вот почему, писал Владимир Ильич,
«в России эта революция возможна, в виде исключения, как революция мирная» [Л: 32, 270].
Он подчеркивал, что этот путь является единственно возможным, что в создавшихся условиях «наивна, бессмысленна, дика всякая мысль о гражданской войне», что любая попытка взять хоть «чуточку полевее» есть не что иное, как «величайшее преступление» [Л: 31, 309, 362].
Курс партии был поддержан широчайшими массами, которые по мере «прояснения мозгов» все более приходили к пониманию бесплодности соглашательства с буржуазией, к осознанию того, что именно большевики выражают их жизненные интересы. Ленин писал в этой связи:
«Нам бояться, при действительной демократии, нечего, ибо жизнь за нас…» [Л: 34, 136].
Такого рода мирное развитие революции вызывало отчаянную злобу в лагере реакции. Двоевластие тоже не устраивало буржуазию. Она хотела всей полноты власти и ради этого готова была установить военную диктатуру. И как только нашлись наконец у Временного правительства «полки» и «решительные генералы», буржуазия первой поставила «в порядок дня Штык».
Уже так называемое июньское наступление на Юго-Западном фронте, единственным результатом которого было около 60 тысяч убитых и раненых, говорило о том, что «демократическое» Временное правительство для достижения своих целей не погнушается никакими жертвами. 4 июля в Питере, расстреляв из пулеметов мирную демонстрацию, контрреволюционеры вновь пролили кровь рабочих и солдат. На столичных площадях и проспектах остались лежать около 400 мертвых и искалеченных «свободных граждан свободной России»… Была разгромлена редакция «Правды», отдан приказ об аресте Ленина, и Владимир Ильич был вынужден вновь уйти в подполье.
«Вас, возможно, арестуют, – горько пошутил он в эти дни в разговоре с Сулимовой, – а меня могут и подвесить»[169].
В эти дни Ленин писал:
«Царизм преследовал грубо, дико, зверски. Республиканская буржуазия преследует грязно, стараясь запачкать ненавистного ей пролетарского революционера и интернационалиста клеветой, ложью, инсинуациями, наветами, слухами…
…Большевик вообще мог бы применить к себе известное изречение поэта:
Он слышит звуки одобренья
Не в сладком ропоте хвалы…
…Большевик, интернационалист, сторонник пролетарской революции, по справедливости, может в этих диких криках озлобления „слышать“ звуки одобрения, ибо бешеная ненависть буржуазии часто служит лучшим доказательством правильной и честной службы пролетариату со стороны оклеветанного, травимого, преследуемого» [Л: 34, 90, 91].
Двоевластие и мирный период развития революции кончились. Страна оказалась перед дилеммой: либо торжество реакции, продолжение кровавой империалистической бойни, уносившей тысячи человеческих жизней, либо вооруженное восстание, создание первого в мире государства трудящихся и революционный выход из войны. Другого выбора не было. Следуя указаниям Ленина, большевистская партия на своем VI съезде взяла курс на восстание.
Казалось бы, уж теперь-то вопрос о средствах борьбы решен бесповоротно. Буржуазия сама выбрала оружие борьбы… Однако, анализируя политическую ситуацию, возникшую в стране после разгрома корниловского мятежа, Ленин устанавливает, что эта ситуация вновь создает возможность для мирного движения вперед революции, возможность, которая исчислялась буквально несколькими днями. И он сразу же пишет:
«…если есть даже один шанс из ста, то попытка осуществления такой возможности все-таки стоила бы того, чтобы осуществить ее».
Владимир Ильич вновь и вновь повторяет, что мирный путь развития революции был бы предпочтительней и безболезненней. Вооруженное насилие «как-никак означает тяжелую гражданскую войну, долгую задержку после этого мирного культурного развития…». И Ленин пишет:
«Только во имя этого мирного развития революции – возможности, крайне редкой в истории и крайне ценной, возможности, исключительно редкой, только во имя ее большевики… сторонники революционных методов, могут и должны, по моему мнению, идти на такой компромисс».
