Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов. Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем Мы наш, мы новый мир построим — Кто был ничем, тот станет всем.
«Чертов Новый мир, — с досадой подумал Лыков. — Эти идейные идиоты только и говорят о строительстве Нового справедливого мира, а по сути лишь разрушают старый, не размениваясь на человеческие жизни. А затем вновь из раза в раз повторяют при своем строительстве былые ошибки мира разрушенного».
— Что, товарищ Лыков, боитесь Нового мира? — будто прочтя мысли профессора, спросил Бахчисараев.
— Если быть откровенным, то я боюсь таких строителей, как вы, — не выдержав, позволил себе дерзость профессор. — Чекисты никогда не умели ничего строить, они умели лишь разрушать, запугивать и убивать. Мне кажется, строитель из вас выйдет никудышный. Неужели вы возомнили себя новым Лениным или Троцким?
Бахчисараев вздохнул и покачал головой:
— Ох уж мне эти интеллигенты, вы только о морали и печетесь. Но чтобы построить дом, нужно сначала срубить дерево, а вы этого не понимаете. Ради нового, что-то старое всегда должно гибнуть, таков закон жизни, таков закон прогресса. Неужели вы, как ученый, этого не понимаете?
— Прекрасно понимаю, — нахохлился профессор, скрестив руки на груди. — Только боюсь, что при строительстве своего Нового мира вы повторите абсолютно те же ошибки, что и ваши предшественники. Потому что вы абсолютно такой же, как они, вы лишь прикрываетесь высокими идеалами свободы, справедливости, равенства и братства, а на самом деле жаждете лишь власти. И тут вдруг такой шанс: Земля уничтожена, ГУЛАГ со всеми начальниками в осаде бунтовщиков, и вы, старший майор госбезопасности, неожиданно стали самой высокой птичкой в этой маленькой красной клетке. Возможно, вы даже считаете это чем-то вроде провидения свыше.
Бахчисараев вновь покачал головой:
— Эх, профессор, профессор. Во-первых, я не верю в Бога или в еще какие-то нелепые высшие силы. Если бы они существовали, с нашей Землей никогда бы не произошло ничего подобного. А во-вторых, профессор, внешность обманчива.
Комитетчик шагнул вперед, и внутри старого профессора опять все сжалось, но Бахчисараев отчего-то прошел мимо и, остановившись возле окна, тянущегося от потолка до пола, взглянул вдаль. А затем, так и не развернувшись к Лыкову, заложил руки за спину и вновь заговорил:
— Вы, профессор, считаете меня прямо истинным исчадием ада. Думаете, я такой же озлобленный чекист, как и мои предшественники, что забирали людей по ночам из их квартир, лупасили до полусмерти и выбивали нелепые признания, а затем либо расстреливали у стеночки, либо ссылали по ГУЛАГам? Нет, профессор, вы ошибаетесь, я не такой. Я всегда считал себя справедливым и даже жалостливым и сочувствующим человеком. Многие деяния строителей Советского Союза мне кажутся аморальными, хотя я и отдаю себе отчет, что многое было необходимо: и расстрелы, и раскулачивания, и ГУЛАГи. Я часто думал, доведись мне жить в те далекие времена, когда наши предки строили этот Новый мир, кем бы я был. Неужели я так же без зазрения совести, молча и безропотно прессовал бы ни в чем неповинных советских граждан, на которых завистливый сосед написал донос? И я отвечал себе — нет, я бы не смог. Хотя, то были суровые времена, и люди были жестче, а я вырос в сытом, окрепшем и обретшем справедливость Советском Союзе, совсем не в том, который когда-то зарождался в эпоху Троцкого и Блюмкина, поэтому не мне их судить. Но все же, как человеку современному, мне противны их методы…
— Будто бы вы, будучи КГБешником нового сытого Союза, как вы выразились, никогда и никого не допрашивали, как это у вас принято говорить, с пристрастием! — почти взвизгнул профессор, не веря словам Бахчисараева ни на грош.
— Приходилось, — ничуть не смутился комитетчик. — И все эти случаи были мне глубоко отвратительны. Я сам ненавидел себя в эти минуты. Но во всех этих случаях того требовала высшая цель, да и исполнял я ее не по собственной воле, а по приказу. Как и в последний раз.
Бахчисараев вдруг обернулся, и его глаза блеснули ненавистью, отчего профессор даже вздрогнул и попятился назад.
— Не вы ли, дорогой товарищ, отдали мне приказ, любой ценой добиться от назвавшейся Юлией Карловной Гончаровой кто она и откуда? А мне ведь пришлось делать с ней ужасные вещи, я ведь даже изуродовал ее, хотя и постарался, чтобы это уродство оказалось наименее заметно, и чтобы она потом смогла, как это принято говорить у вас, ученых, нормально функционировать.
— Я… но… я, — замямлил Лыков. — Я ведь не знал, к каким методам вы прибегните…
— Вранье! — отрезал Бахчисараев. — Все вы отлично понимали. Любой ценой — это любой ценой!
— Но я ведь ради высшей цели… — постарался оправдаться профессор и тут же понял, как это глупо звучит из его собственных уст. — К ней ведь привел след из z-частиц, к ней и этому самому Громову-младшему. Я предполагал, что они могут оказаться из другого времени. И ведь, как выяснилось, так оно в итоге и…
— Да, да, — уже с улыбкой, за которой все же крылся оскал зверя, закивал Бахчисараев. — Так оно в итоге и оказалось, только потом вы заявили, что они никак не могут быть из будущего, что, возможно, это очередной сбой вашей чудо-машинки.
— Но Громова-младшего отпустили вы сами! — поднял палец кверху профессор. — Вы сами решили поиграть с ним в шпионов и посмотреть на его действия, и в итоге…
— Вот и итог, — усмехнулся комитетчик, разворачиваясь к окну. — Поэтому ничем мы с вами не отличаемся, мой дорогой профессор, и еще неизвестно, кто из нас лучше. Оба сражаемся ради высшей цели, а итог один: Земли нет, а по наши души уже идут. Поэтому бояться вам стоит не меня, а их, — с этими словами старший майор госбезопасности поднял палец к окну, на приближающийся вдалеке поезд.
Профессор прильнул к стеклу, а комитетчик, напротив, вытащил из кармана рацию и произнес:
— Так, все по местам, наши гости приближаются. Надеюсь, мы покончим с ними на подступе, а если нет…
— Так точно, товарищ майор, — донеслось из динамика рации. — Все уже внизу, даже если враг чудом прорвется, проскочить к вам ему не удастся.
Бахчисараев опустил рацию и вновь вгляделся в приближающийся на всех парах черный магнитоплан с красной звездой на головном вагоне.
