Иногда я подумываю насчет нормальной работы. С 1964-го у меня такой не было. Тебе на такой работе платят еженедельно. В деньгах ты уверен. Каждую пятницу появлялся старик с подносом бурых конвертов, выдавал тебе твой, а в нем — купюры и монеты. Все сидели за своими столами и пересчитывали деньги, возвращали друг дружке одолженное. Затем опять берешься за работу и ждешь, когда в следующую пятницу вновь появится старик. Если заболеешь ненадолго, платить будут все равно. Можно в полном уюте лежать на кровати, потому что мистер Гроган, пока ты выздоравливаешь, по-прежнему будет наполнять твой конверт купюрами и монетами. Можно сгонять расслабиться на пляж в Испанию на три недели, потому что знаешь: мистер Гроган в Дублине стягивает твои конверты резинкой и хранит их до твоего возвращения. С каждым годом конверт делался толще. Такой уклад казался замечательным. Беда в одном: на такую работу нужно ходить каждый день. Нельзя позвонить и сказать: «Сегодня до того прелестное утро, что я, наверное, отправлюсь в малахайдский лес и пособираю там желуди. До завтра или до послезавтра». Нельзя позвонить и сказать: «Вчера я познакомился в пабе с невероятной голландкой, и она предложила поехать с ней в Коннемару на три недели пожить в палатке. Попросите, пожалуйста, мистера Грогана посторожить мои конверты — а еще лучше, если он перешлет их мне до востребования в Клифден».
Но в страховых компаниях для младших конторщиков такое не предусмотрено. Мне продолжали попадаться эти обветренные в странствиях французские и немецкие подростки, примчавшие в Дублин после того, как пожили на пляже на Санторини. Их словно бы не волновали никакие конверты и никакие мистеры Гроганы. Еще пинта «Гиннесса» — и они отправятся на горные склоны Индии медитировать.
Всякий раз, когда я задумывался о том, чтобы уволиться, голос у меня в голове предупреждал о трущобах и работных домах, о том, как выкидывает на обочину, придавливает фунтом лиха и списывает со счетов. Собирай желуди сколько влезет, но если мистер Гроган нет-нет да и мелькнет за каким-нибудь деревом, значит, ты еще не отыскал по-настоящему правильный лес.
Теплые ванны и лакричное ассорти
Мы вечно спрашиваем друг дружку: «Весь в делах?» Ответ ожидается такой: «По самые уши. Ни секунды нету». А затем человек говорит тебе: «Грех жаловаться». Мы достигли той точки, где и впрямь верим во все это. Наше представление о собственной ценности начинает зависеть от того, насколько бешено мы заняты. «Жизнь сейчас бьет ключом — я весь в мыле. Сегодня дух перевести некогда было».
Недели две назад я решил не делать ничего. И даже предел себе никакой не обозначил. Отныне собираюсь не делать ничего — и посмотреть, как это. Пока что замечательно. «Весь в делах, как обычно?» — «Нет, я вообще ничем не занят». — «Это ужасно, очень сочувствую». — «Да нет, это чудесно». — «А, понятно, ты настолько весь в мыле, что решил устроить себе заслуженный выходной». — «Нет, я палец о палец не ударял, а потому решил отныне сосредоточиться как раз на этом».
И тут вдруг люди теряются и не знают, что говорить. Вдруг они уже не могут сказать тебе «грех жаловаться». Но все же ловко спохватываются. «А, ну да, но ты же говорил, у тебя там впереди адская запарка. Это, конечно, не то же самое, что весь в мыле, но все-таки достойный повод жаловаться». — «Нет, вообще ничего на подходе». — «Господи, какой кошмар, как ты держишься?» — «Ну, вчера вечером я провалялся в чудесной теплой ванне и съел фунт лакричного ассорти». Тут люди обычно уносят ноги на большой скорости — боятся подцепить социальную хворь, настигшую вас.
Получать удовольствие от выходных не полагается — ну, может, если только всю неделю себя обделял. Не полагается получать удовольствие от десерта, пока не преодолел основные блюда. Не полагается получать удовольствие от жизни, если не заработал себе это право, сбившись с ног. Прямо сейчас я весь ни в каком не в мыле. Я вновь слышу песни птиц. Я замечаю очертанья облаков. Я зачистил все подходы, и там теперь только лакричные ассорти. Сладкий грех жаловаться.
Как испортить себе ближайшее собеседование целиком и полностью
По-моему, те, кто проводит собеседования на работу, сидят при всех козырях. Они знают, что вы, скорее всего, не станете их перебивать, возражать им или с ними спорить. Если не следить за собой, можно за время собеседования сделаться таким вежливым и учтивым, что мать родная на порог не пустит — за своего не признает.
Время от времени очень освобождает, если как следует утрудить того, кто тебя собеседует. Войдя к нему в кабинет, внезапно развернитесь на каблуках и прикажите воображаемой собаке: «Сидеть!» Эту команду отдайте очень резко. Затем погрозите пальцем и предупредите: «Бросишься на вон того славного человека хоть раз, дружочек, — никаких тебе сочных косточек на ужин!» После чего садитесь.
Не произносите ни слова. Ждите и смотрите, как ваш собеседующий поведет себя в присутствии не видимой ему собаки у себя в кабинете. Это многое расскажет о масштабе личности, с которой вы имеете дело. Он либо скажет что-то о собаке, либо нет — все зависит от того, насколько он уверен в себе как собеседующий. Если далее разговор происходит как ни в чем не бывало — а такое вполне возможно, — это завораживающее упражнение: вести себя совершенно серьезно как можно дольше. Поговорите о государственном вмешательстве из-за годового недовыполнения плана по мясу и личностном росте. Поговорите о региональных фондах, финансовых итогах и предельных санкциях. Совершенно внезапно — когда вы сами этого менее всего ожидаете — подпрыгните на стуле и в верхней точке траектории победно вскричите: «Оп!» Приземлившись, продолжайте рассуждать о расширении европейских рынков — в точности так же, как разговаривали до взлета. К этой точке работа вам не достанется почти наверняка. Люди, вертикально взмывающие со стула с воплем «оп!» или «опля!», обычно полностью застрахованы от любых прекрасных вакансий. Но вы делаете своему собеседующему громадное и стойкое одолжение. Нам всем необходимо внезапно обращаться к нашим внутренним ресурсам и подвергать свои способности жесточайшим проверкам. Он вас, может, даже поблагодарит.
Если произвести несколько «опов!» через неравные промежутки, собеседующий бессознательно попытается предвосхитить ваш следующий «оп!». Это замечательный способ наращивать драматическое напряжение. Если медленно встать со стула, распевая «Цветы, что цветут по весне, траля»[176] и танцуя с леди Арабеллой Финглтон, особенно в ее отсутствие, можно сосредоточить на себе все внимание собеседующего и отвлечь его от вашего следующего «оп!».
Вместе с тем вам, возможно, захочется вести себя с достоинством. Что бы ни выбрали, желаю вам полнейшего успеха.
Будьте любезны, засуньте ваш хлам куда-нибудь в другое место
Почтальон-то ладно, я не против. По мне, пусть сует мне в почтовый ящик что угодно, когда б долг службы ему ни велел. С почтальоном я знаком, и он мне нравится. Приходит спозаранку и моему почтовому ящику, судя по всему, тоже нравится. А вот других людей я за руку не ловил.
