Книга Сердце из стекла. Откровения солистки Blondie - Дебби Харри

Как мы преобразуем нашу жизнь в интересную историю? В этом проблема с автобиографиями и мемуарами. Что открыть, что сохранить в тайне, что приукрасить, что приуменьшить, что опустить? Какой процент внутреннего и какой процент внешнего? Что будет выглядеть искусственно и что покажется скучным? Каким тоном, каким голосом, какими нотами, каким ритмом, какими красками писать, чтобы соединить разрозненные воспоминания в стройную последовательность, в которой будет таиться искорка волшебства?

Недавно я читала мемуары Габриэля Гарсиа Маркеса «Жить, чтобы рассказывать о жизни». Они показались мне такими мудреными: постоянно приходилось перечитывать страницу по несколько раз, чтобы не забыть имена всех людей в его огромной семье. Маркес расписывает свою жизнь с той же блестящей образностью и красивыми оборотами, которые он использует в своих романах. Жара, джунгли и неимоверная телесность. Становится даже страшно, когда он перемещает читателя в чужую среду и культуру. Я помню, как читала отзыв на «Жить, чтобы рассказывать о жизни», автор которого был, мягко говоря, не в восторге от книги. Смогу ли я написать хоть что-то достойное? Мои джунгли далеко не такие экзотические, как колумбийские банановые плантации 1930-х. Впрочем, некоторые могут сказать, что джунгли CBGB в 1970-х были не менее густыми. Но у меня нет и половины от того количества родственников, что у Маркеса. (Правда, когда я предприняла исследование в этом направлении, меня ждали сюрпризы.)

Однако еще более страшная мысль – это мысль о том, что другой человек будет участвовать в «редактировании» моих воспоминаний. Лишиться власти над моим собственным искусством, моим собственным голосом – это старый страх, возникший во время битвы за то, чтобы быть той, кем я хотела быть, и творить то, что я хотела творить.

Гленн О’Брайен был издателем, который лишил меня писательской невинности. Он собирался выпускать новый журнал под названием Bald Eagle, сборник рассказов и стихотворений, и попросил меня прислать что-нибудь для первого выпуска. Номер был посвящен трагедии 11 сентября, и я написала стихотворение об уходящих душах. От одной мысли о том, что кто-то будет лапать мое грустное маленькое стихотворение своими «липкими» руками, мне становилось не по себе. То есть, конечно, в школе мои работы исправляли, но это было так давно. Казалось, что мое личное пространство под угрозой. То, что кто-то будет менять мое стихотворение, пугало меня и немного смущало. Услышав меня по телефону, Гленн сразу понял, что я чувствую: «А, тебя в первый раз редактируют, да?» Так что да, благодаря Гленну О’Брайену я попрощалась с литературной девственностью… Не об этом я думала, когда иногда представляла себе секс с Гленном. Но мы уже добрались до двенадцатой главы без подсчета жертв, и назад дороги нет.

Написание своей истории все еще воспринимается как нечто неизведанное. Раз уж я слишком стара, слишком подвержена клаустрофобии и у меня слишком плохо с математикой, чтобы полететь в космос, мне приходится исследовать внутреннюю вселенную. Это даже страшнее. Оглядываясь на уже написанное, приятно осознавать, что в своей жизни я совершила больше, чем когда-либо от меня ожидали. В прошлом году в Лондоне журналист спросил меня, каким из своих свершений я горжусь больше всего. Мой ответ: «Сама попытка что-либо сделать – это был главный шаг. И придерживаться этого принципа несмотря ни на что, потому что, разумеется, были и взлеты, и падения».

В связи с этим я вспоминаю, как ходила в табачный магазин.

Видите ли, я курю. Пристрастилась, когда мне было уже за шестьдесят. У меня не было такого плана, но в определенный момент я стала вот такой, затягивающейся и пыхтящей дымом. Кто бы мог подумать. Еще подростком и в другие периоды моей жизни я безуспешно пыталась стать курильщицей. В основном это были сигареты. Марихуану я пробовала тоже, в шестидесятых, но я такая слабенькая, что пришлось бросить. Удивительно, как наркоманы умудряются курить травку каждый день, целыми днями, год за годом. Однако вернемся к моей вредной привычке, которую мне наконец-то удалось выработать.

Я признаю свой грех, нехватку силы воли, мою слабость, и я действительно стараюсь выкуривать всего несколько штук в день. А когда работаю, то точно выкуриваю только две-три. Затяжка, которой я всегда наслаждаюсь, – это ритуал после концерта, вместе с бокалом вина, спокойно, расслабленно, созерцательно.

Я покупаю сигареты либо в маленьких супермаркетах, где торгуют лотерейными билетами, либо в настоящих табачных магазинах. Есть один, который мне особенно нравится, с тоннами коробок сигарет всех форм, размеров и цен, с небольшим фойе у входа. Он никакой не элитный и не эксклюзивный, но, разумеется, у него есть свои завсегдатаи.

Кассир, который, возможно, является и владельцем, – дружелюбный мужчина, знающий меня и как покупательницу, и как певицу. Мы всегда немного болтаем, когда я беру свои стандартные две пачки, которых мне хватает на две недели, а может, и чуть на дольше. Так что я не очень часто там появляюсь, но этого достаточно, чтобы мы запомнили друг друга. Вокруг всегда сидят мужчины, помахивают и попыхивают сигарами, и по воздуху плывут облачка тяжелого синеватого дыма с характерным запахом. Говорят, пассивное курение ничуть не менее вредно, чем когда дымишь сам, так что, когда захожу в табачный магазин, я, можно сказать, сама выкуриваю одну из этих больших толстых сигар.