Крис открыл глаза. Теперь он точно знал, что будет делать по приезде в город. У него действительно есть важное, незавершённое дело.
— Где вас высадить?
— Как можно ближе к кварталу Жёлтых фонарей.
Тяжеловесная машина затормозила, и пара путешественников, поблагодарив, покинула кабину. И теперь — словно выбравшись из пасти железного монстра — молодые люди устало брели по вечерним городским улицам. Солнце клонилось к закату, но всё ещё было довольно высоко, чтобы согревать спины, одетые в чёрную кожу. Ветер слабо дул в лицо, развевая короткие и не по возрасту поседевшие волосы Криса.
— Дорогой, неужели это конец?
— Наверное.
— И мы больше не будем сражаться?
— Нам некому противостоять.
— Как так случилось? — у Клары по щеке побежала горячая слеза — и тут же высохла от встречного воздушного потока.
— Безразличие. Самый большой порок современного общества заключается в безразличии. Даже когда весь мир будет умирать, человеческий род не будет биться в страхе перед неминуемым концом, он просто помашет ручкой будущим дням, уходящим в вечность, и вяло шагнёт в пропасть…
— В пропасть… Интересно, какова её глубина? Может, мы уже летим, просто не чувствуем этого?
— Не могу тебе сказать. Знаю только одно. Что если мы с тобой упадём на дно, то снизу непременно постучат!
— Да. Нам не дадут остановиться на одном уровне деградации, нас потащат вниз…
— Вниз, в бесконечный полёт с задержкой дыхания между жизнью и смертью…
Молодые люди прошли квартал Жёлтых фонарей насквозь и с тыльной стороны дома, скрывающего в своих внутренностях печально известную нам квартиру под номером 307, зашли в сырой, пропахший плесенью подвал.
— Дорогая, посвети мне, пожалуйста!
Клара достала телефон, включила фонарик. Яркий луч света ударил Криса по рукам — тот их отдёрнул от неожиданности: его ещё не совсем отпустило после поездки в дьявольском экспрессе.
— Прости!
Крис вернулся к своему занятию и сбил камнем большой железный навесной замок, сдерживавший зверей рода кошачьих, не дававший им пробираться зимами к тёплому котлу водонагревателя.
— Где-то здесь. Смотри внимательно. Может, в каком-то углу…
Белый луч света ходил по стенам, полу. В одних местах он задерживался больше, в других меньше.
— Крис, кажется, я нашла!
— Да, без сомнения, это ОН!
Молодые люди взяли металлический ящик и с трудом подняли его по крутым ступенькам на улицу.
— Нужно закрыть дверь.
— Никто не заметит, оставим пока так.
— Хорошо.
В квартире пару никто не встретил, пёс безжизненно лежал на кровати, свернувшись клубочком, — как будто спал. В кудрявой белой шерсти на мордочке, прямо возле пуговки-носика застыли горькие, тоскливые дорожки слез. Клара аккуратно подняла маленькое тельце и переложила на пол. Об этом они тоже позаботятся — но не сейчас, позже.
Из-под матраса и кровати были вынуты книги, Крис достал две связанные атласной лентой стопки бумажных старожилов.
— Мы не унесём всё за один раз, — меланхолично прокомментировала Клара.
— Да, придётся делать несколько заходов.
Молодые люди не закрывали входную дверь — глубоко и странно расцарапанную кошками, — они оставили её нараспашку, пока относили на крышу всё необходимое. Они проделывали эти однотипные операции, а Солнце нижним краем уже коснулось горизонта.
— Ты уверен?..
— Да.
Металлический ящик-мангал установили на середину плоской площадки крыши. Крис облил паутины и мусор, собравшиеся в ящике от долгого пребывания в подвале, противно воняющей парафином жидкостью и развёл огонь.
— Давай!
И девушка подала. Сначала одну книгу, потом вторую, после третью. Жадные языки пламени облизывали стройные ряды букв, обугливали их жарким дыханием и превращали в пепел. В белоснежный пепел, летящий над городом, словно снег. Как девственно чистый первый снег, пепел покрывал стоящие внизу машины, детскую площадку, людские головы. Снова и снова Крис подкидывал в огонь толстые тома. Полное собрание сочинений А. П. Чехова, книги Беляева, Брэдбери, Стругацких. Без устали, без жалости его руки хватали одну беззащитную жертву за другой и подносили к оранжевым языкам.
Крис потянулся за очередной бумажной дозой для своего жаркого друга, но услышал:
— Больше нет.
— Хорошо.
— Так ведь и должно быть?
— Так и должно быть. Они слишком совершенны, слишком идеальны, для такого испещрённого меркантильными помыслами мира. Они создавались чувственными людскими душами для сердец, способных откликнуться на их зов… Посмотри, они парят в воздухе. Они свободны. Свободны от тесных пыльных оболочек. И их создатели могут быть спокойны. Навеки.
Молодые люди стояли обнявшись и сквозь огонь смотрели на вечерний город, вдыхая самый лучший запах в мире. Солнце пряталось в закат и распускало вокруг себя красные фланелевые ткани по всему горизонту, оно обнимало летящий пепел и обагряло розовыми слезами. Окна домов наполнились тревожными алыми переливами, земля под ногами стала запекшейся кровью.
— Они умерли…
— Кто?..
— Старики, которые хорошо пахнут…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Добро ведь гибнет первым,
И чьи сердца как пыль от зноя — сухи,
Сгорят как свечи.
У. Вордсворт Я ещё долго стоял там, на крыше, и смотрел, как опадают последние лепестки огненного цветка на дне моего моря. В тот день океан обмелел до размеров лужи, не способной напоить уставшего путника. Небо моего мира навсегда обрело ярко-алый, словно уходящее Солнце, оттенок. И мои белые слоны покинули синие пески, не оставив даже малейшего намека на своё существование. Их следы развеял ветер, и он же создал в песчаной буре новое существо — мальчика с белёсым телом, пронизанным тонкими голубыми ниточками молний, и с большими белоснежными мягкими крыльями на спине. Но как бы ни было прекрасно это создание, оно навеки обречено летать над пустынным миром, храня в своём сердце дивный росток красного цветка — Любви — и запускать в небо электрические нити жизни, поддерживающие моё существование в реальности…
По возвращении в квартиру я проверил собачьи миски. Они были полны. Мусьё даже не прикоснулся к еде. Его сердце остановилось не от голода или волнения. Оно перестало биться от тоски. Любимый человек покинул его, на прощание не пообещав вернуться, — и этого было достаточно. Верная душа, не услышав отклик, загрустила и поникла. Сколько он меня ждал? День, два? Ночью, закапывая хрупкое собачье тело, я долго просил у него прощения. Не знаю, услышал ли он, но надеюсь, что был прощён. Ведь я как никто другой понимал, что чувствовал мой питомец: сам сделал недавно такой же печальный выбор — под куполом, когда отказывался принимать пищу.
