Агна все вспоминала ту ночь, когда княжич в сторожку ворвался, как ошеломлена была его появлением: не ждала, а он за ней в бурю погнался, несмотря ни на что, хотя мог избавится от нее легко да вернуться в свой Роудук. Разве за нее беспокоился? Нужна ему только потому, что отца хочет найти. И эти слова его злые, что с Воймирко была, переворачивали все внутри — если б не он, это бы и случилось. А когда вспоминала губы Анарада на своих губах, такие жадные, горячие, дрожь прокатывалась по телу, разливаясь по телу сладким теплом. Как не признавай, а челядинка справедливо млеют, и не нравилось Агне, что заглядываются на него открыто.
Агна прижала ладони к пылающим от дум этих щекам, все стояла у окна, даже прохлада не остужала пыл этот. Как же сложно все! Ко всему отец с каждым днем сердился, хмурил брови — он недоволен был дочерью. А матушка до недавней поры о потомстве вдруг заговорила ненавязчиво так, осторожно, но тут уж сложно не понять намеков ее, пусть не тянула она слова из Агны, а неловко делалось от разговоров этих, что хоть беги прочь подальше. Ведь обряд Агна оборвала в ночь, когда должна была ложе разделить — убежала, теперь же ищи и вымаливай благосклонности Макоши, чтоб заново сплела то, что упущено когда-то было.
И снова потянулись дни один на другой похожие: здесь — в Збрутиче — всегда так было — в стенах как в темницах. Карутай все чаще зазывал дочку к столу, так же садилась она рядом с Анарадом, так же волнительно билось сердце вблизи от него, когда чувствовал жар его тела. Так же задерживала дыхание, когда сумеречные глаза на ней застывали, мелькнет в них что-то теплое, ласкающие сердце, да тут же угасает, как зарница в грозовых тучах. Агна возвращалась к себе, как будто побитая — уставшая сильно.
Как бы не тянулось время, а наступал день равноденствия. Оживился посад, запестрел ленточками цветными, поднимались над кровлями песни веселые зазывающие тепло ярое. Все жарче грело око землю, пусть еще сырую льдом скованную да уже пробуждающуюся от зимней спячки. Агна уже и забыла за однообразными днями о задумке Миролюбы, как вошла сестра в горницу с лентами цветными в руках.
— Я уж думала, ты нарядна уже, а даже не одета еще, — спокойно, будто и не удивилась ничему, проговорила сестра, подошла, платок с плеч Агны сдергивая.
Агна назад его потянула.
— Оставь, Миролюба, это тебе гулять идти незамужней…
— С каких это пор весну встречать мужним нельзя? — упрямо сдернула все же платок, отбросила, развернулась и позвала громко челядинку, велев наряды для празднования принести — вот же неугомонная.
Так не хотелось выбираться, что хоть плачь. Агна с неохотой, но поддалась Миролюбе.
И хоть на улице хмарь, низко повисло небо из тяжелых серых облаков сыпал мелкий снег, но посадские разгулялись. Агна вместе с девками дворовыми да сестрами вышла к торжищу. Народу столько, что и не протолкнуться, и шум такой, что не слышно даже смех Калины, хоть тот был звонче колокольчиков. Голова разболелась сильно, Агна уж хотела вернуться назад в детинец. Миролюба, кажется, тоже огорчилось было, не находя в толпе княжичей. Сердце Агны вздрогнуло, когда среди цветастых платков женщин выхватила русоволосую макушку. Агна зажмурилась, и все закружилось метелью внутри — Воймирко здесь?! Открыла глаза: по-прежнему шумели женщины, мелькали прохожие, а жреца на том месте не оказалось. Привиделось?
Облизала ставшие сухими губы, Агна глянула на сестер, что рассматривали ткани красивые да бусы, отступила незаметно и, не оборачиваясь, пошла от них, сама не зная зачем, но ноги не слушались, несли прочь в направлении, где только что Воймирко видела, да поймала себя на том, что делает? А не смогла противится, чужая воля звала ее, нещадно сжав в кулак душу, тянула, что Агна забыла обо всем, забыла, как все месяцы эти корила себя за побег, забыла, как дала себе обещание выкинуть Воймирко из мыслей. Агна остановилась ровно на том месте, где стоял жрец, огляделась лихорадочно, скользя взглядом, голова закружилась страшно, и не понимала что делала — жгло изнутри что-то, с новой силой потянуло, да так, что Агна едва не вскрикнула от раздавшейся внутри боли. Она, схватившись за грудь, отдышалась, сжала зубы и подняла голову, уже не помня себя, пошла прочь с площади в сторону улицы узкой.
Агна уже почти бежала, спотыкаясь, платок давно сбился, и пряди волос трепал ветерок уже не зимний, да холодный. Она остановилась, берясь за перекладину моста, в боку от гонки кололо, дыхание срывалось, а сердце рвалось из груди подбитой птахой. Агна тянула через нос воздух, посмотрела по сторонам: мелькнула и потухла мысль, что делает здесь, да как попала сюда? Но вся тревога исчезла, когда вдалеке у постоялых ворот увидела фигурку мужчины и узнала в нем его — Воймирко. Это был он — не осталось в том сомнений. Агна, отлепившись от бруса, о который, опершись, стояла, пошла неспешно к берегу.
***
***
В такое пасмурное утро хотелось быть подальше от всеобщего гульбища. Анарад хоть и прожил здесь всю зиму, да как-то не привык к новому месту, потому взял своих кметей и с утра выехал к лесу. Он уже успел побывать в стойлах да посмотреть на породистых лошадей князя, переговорить с управляющими. А потом отправился вдоль вала, который тянулся по кромке леса до самых берегов Сохши. Погода портилась: ветер поднялся, бросая на землю колючий снег — вот тебе и весна, хотя для многих это не помеха, даже сюда доносился вместе с порывами ветра гомон празднующих.
Что-то не давало Анараду покоя сегодня, держало крепко беспокойство, вынуждая не сидеть на месте. Покружив недолго, Анарад дал знак кметям и повернул назад к стенам. Как бы не сохранял спокойствие, а в груди стужа все закручивалась. Казалось, что Воймирко где-то рядом, ждет подходящего времени, чтобы прийти и все же забрать свое. И раз духи на его стороне, жрецу это удастся. Не так был служитель прост, раз второй раз ему удается сбежать от Анарада. А ведь до недавнего времени затея использовать княжну в качестве приманки ему нравилась. Только не теперь. Агна…
В последние луну она занимает все его мысли. Признать, не так-то просто давалось оставаться спокойным рядом с княжной. Как бы ни заталкивал вглубь все негодование, что вызывала она своей отрешенностью и упрямством, а цепляла, поддевала изнутри, будто крюками, вынуждая его выворачиваться наизнанку. И мысль о том, что она изо дня в день ждет своего жреца, порой вынуждала сорваться с катушек, но ему не нужна ее такая жертвенность, что ради жреца она на все пойдет. Хотя терпение Анарада таяло с каждым разом, когда ловил ее взгляды, на него будто камень падал, выбивая дыхание. Он предпочел не сталкиваться с ней, хотя все же совсем этого избегать не удавалось. За общим столом приходилось садиться рядом, а после — бессонные ночи… Правда, потом Анарад нашел выход избавиться от мыслей о княжне: собирался и выезжал к лесу даже ночью — там, вдали от нее, ему делалось спокойнее, утихало горячившее нутро вожделение с ядовитой примесью ревности.
Анарад поднял глаза, когда услышал переговоры кметей — надо же, как увлекли мысли, что он сразу не заметил приближавшего к нему Вротислава. Княжич напрягся, рассмотрев озадаченный взгляд брата, и дыхание пропало из груди.
