— Идио-о-оты. Какие же несчастные кретины, — неожиданно заголосил Лауро. — Подумать только. Хотели отвести от себя подозрения — и нашли единственного дворянина в Вентимилье, который прознал про демонский заговор. Отвели, ничего не скажешь. Нашли непричастного. Небеса святые, какие же идиоты.
— Идиоты, — небрежно согласился Фабио. — Все твои соратники — и сам ты ничуть не меньший. Куда вам герцогством управлять? Вы сами с собой управиться не смогли, ничтожества.
— Ничтожества… Я смешон… Ничтожества… — забормотал Лауро, снова принявшись раскачиваться, и Дамиана увидела, как Леандро болезненно скривился. Он все так же стоял рядом с братом, то ли не зная, куда себя деть, то ли опасаясь отходить.
— С ума сойти, — вздохнул Фабио. — Унижение — единственное, чем его можно пронять. Ни страха, ни сострадания. Ничего, кроме бесконечного упоения собой. Ничего, ни единого чувства.
— Бррр, — сказала Дамиана, — Трудно в такое смотреть, должно быть. Очень трудно.
Ей стало понятнее, почему брат отдал свой талант душевнобольному, в надежде исправить это чудовище, которое он видел постоянно. Только оно пошло не впрок, даже такой щедрый дар. Есть вещи, которые нельзя исправить, к сожалению. Ничем. Только остановить насильно, но не исправить. Если бы Лауро заперли, признав сумасшедшим, давно, еще в юности, он не смог бы убивать. А с даром ощущать чужие чувства, он смог лишь лучше притворяться здоровым. И хорошо только одно: что он больше не будет убивать. Все кончилось, его поймали, и Фабио больше ничего не грозит. Им повезло, а убитых не вернуть.
И все, что можно было чувствовать по этому поводу — ужасное опустошение. Чудовища тем и ужасны, что отнимают, ничего не давая взамен.
— И все-таки, синьор Фабио, объясните толком, что случилось?
Эстель внеслась свежим ветром в комнату, которую кажется, понемногу заполняло безумие Лауро, и, как настоящий ветер, снесла всю затхлость. Есть еще люди обычные, стоящие ногами на земле, и они живые насколько, что рядом ними тоже можно ожить. Например, вот Эстель. И Марция. И, само собой, Фабио, когда не так измучен и удручен. Это успокаивало, и Дамиана принялась задремывать, так что и рассказ Фабио, и взволнованное бормотание Эстель, хлопочущей вокруг него, и тихий голос Леандро, иногда вмешивающегося в разговор, долетали до нее обрывками, перемешивались со сновидениями. Фабио снова говорил о том, что она очень храбрая и отлично справилась, и слышать это было приятно, хоть Дамиана и не соглашалась с ним внутренне. А слушать про Лауро — напротив, было все так же жутковато и мерзко. Потом Фабио сурово ответил экономке, что подробности насчет Дамианы расскажет не при посторонних, и Дамиана сперва немного испугалась, но тут же решила, что Эстель можно, она не выдаст, и снова начала уплывать в дрему. Привел ее в себе лишь возглас Фабио:
— Поднимайтесь, синьор делла Серра, пора ехать к герцогу.
Дамиана тут же начала подниматься, и солнечные лучи ударили ей в глаза. Пока она дремала, зыбкий рассвет превратился в ясное утро.
— Ехать? Надо ехать? Боюсь, мне нужно переодеться, — она очень пожалела, что так расслабилась и сейчас всех будет задерживать.
Фабио подошел, склонился к ней, погладил по плечу и мягко улыбнулся.
— Лежи и отдыхай, Миа. Ты устала, отдыхай. Во дворце тебе делать нечего, а Лауро теперь не опасен, я сам со всем справлюсь, — успокаивающе сказал он и коснулся ее губ коротким торопливым поцелуем. — А ты выспись, девочка. Твоя помощь больше не нужна.
— А, хорошо, — утомленно согласилась Дамиана и утекла в сны, в которых думала, что теперь наконец-то все сделается хорошо. Должно.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Лауро, наследный маркиз делла Серра, говорил тихо, бесцветным голосом, но достаточно внятно и четко, чтобы все присутствующие слышали и понимали каждое слово. О том, что шестнадцать представителей старейших и знатнейших родов герцогства около полутора лет назад сошлись на глубоком неодобрении тревизских негоциантов, забравших себе слишком уж много власти. И не менее глубоком неодобрении дворянства, которое такому положению вещей потакает, находя в нем личные выгоды. О том, как сходство взглядов привело их к хитрому плану заговора, призванного отодвинуть купечество на подобающее простолюдинам место и взять власть в Тревизо в свои руки.
Потом Лауро поведал, как они постепенно, одного за другим, всеми возможными способами смещали с высоких и средних должностей всех, кто имел слишком прочные связи с купечеством — от выходцев из негоциантской среды, выбившихся в дворяне, до тех, кто постоянно вел дела с торговцами, вроде маркиза делла Кьяри. И о том, как решил избавиться от нескольких слишком уж прочно закрепившихся на карьерной лестнице синьоров, вроде Чезаре делла Веккьони, включив их в свой замечательный эксперимент по присвоению чужого магического дара. Как обвинил в убийствах перед остальными заговорщиками своего родного брата Леандро, как они, чтобы отвести от себя возможные подозрения в зловещих смертях, решили убить кого-нибудь, вовсе не мешавшего организации государственного переворота, и выбрали для этой цели сеньора Фабио делла Гауденцио. И это стало их ошибкой, поскольку на тот момент он уже прекрасно знал о заговоре.
— Нужно было убить этого делла Веккьони раньше, — подытожил Лауро, поморщившись.
Все присутствующие пораженно молчали: и сонно хлопающий глазами первый министр, которого вытащили прямо из постели, и начальник городской стражи, нервно теребящий бороду, и глава Тайной Службы, по чьей невыразительной и ничем не запоминающейся физиономии многоликого вовсе нельзя было понять, о чем он думает, и даже его светлость герцог Норберто, который обычно вовсе не был молчалив.
— Думается мне, что, возможно, все не так однозначно, как пытаются нам тут сейчас представить, — неприятным голосом сказал первый министр. — Мы полтора года ни о чем не догадывались, а пришел синьор делла Гауденция и подал нам заговор подготовленным, как ощипанную индюшку к запеканию. Только сунь в печь и готово.
— И что в этом плохого? — подивился Фабио обвинительному тону.
— То, что вы теперь станете, видимо, доверенным лицом, а маркиза делла Серра казнят, и никто не узнает, было ли все на самом деле так, как описано. Возможно, вы просто заставили его оговорить себя, а заговора и не было. Иначе как его не замечали? И ведь не докажешь, когда у вас такой дар.
Первый министр брезгливо поджал губы, а Фабио наконец понял причину отношения к себе. Он и раньше ощущал его неприязнь, и теперь стало ясно. Министр боялся эмпатического влияния на него, того, что Фабио внушит ему что-то чуждое. И готов был подозревать графа делла Гауденцио бог знает в чем из-за этой тщательно скрываемой от масс стороны своего дара. Впрочем, ни светлейший герцог, ни синьор достопочтенный начальник Тайной Службы Гаспаро подобных предубеждений явно не испытывали, и теперь уставились на министра так, будто у него на голове выросли ветвистые оленьи рога.
— Я что-то не так сказал? — с искренним удивлением спросил тот. — Здесь что, все, кроме меня, готовы сразу же поверить в самооговор под давлением? Синьор делла Бруни, хоть вы скажите им, у вас же подобных показаний по уставу не принимают от подозреваемых, — воззвал он о поддержке к командиру стражников.
