– Ты чего? – спрашивает Барри, заметив, что я тупо уставился в пространство. – С кем это ты разговариваешь?
– С Лорой. У нее умер отец.
– Да? Фигово. – И он отправляется на почту с кипой заказов под мышкой.
Видали? От Лоры – через меня – к Барри: от горя – через замешательство – к мимолетному формальному сочувствию. Если вы ищете способ лишить смерть ее жала, Барри – тот, кто вам нужен. В какой-то момент мне кажется странным, что эти два человека – один из которых от боли утраты едва не лишился дара речи, а другому интереса к случившемуся едва хватило на легкое пожатие плечами, – что они друг с другом знакомы; кажется странным, что знакомы они через меня, и странно даже, что они в одну и ту же эпоху живут в одном и том же городе. Но ведь для Барри Кен был только отцом бывшей подруги начальника. И что он, по-вашему, должен сейчас чувствовать?
Лора перезванивает через час или чуть позже. Я ее звонка не ждал.
– Извини, – говорит она. Ее слова по-прежнему трудно разобрать: она все еще в слезах и соплях, говорит глухо и невнятно. – Нет… нет…
Она плачет. Я жду, пока она хоть немного успокоится.
– Ты когда к матери едешь?
– Сейчас. Только возьму себя в руки.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать?
– Нет. – А потом, всхлипнув, еще раз: – Нет, – словно бы уверившись, что никто для нее ничего сделать не может.
Вероятно, она впервые в жизни оказалась в таком положении. Я в таком положении не оказывался никогда: всякий раз, как у меня что-нибудь не ладилось, ситуация могла быть исправлена: то ли банковский клерк взмахнет своей волшебной палочкой, то ли подруга передумает, то ли я, как следует покопавшись, обнаружу в себе доселе неизвестное качество – ну, там, решительность, уверенность в собственных силах, стойкость. Мне очень не хотелось бы пережить несчастье, подобное тому, которое сейчас переживает Лора. Если людям все-таки приходится умирать, пусть уж умирают подальше от меня. Когда умрут мои отец с матерью, меня, на все сто уверен, рядом не будет. И после их смерти я вряд ли стану сильно убиваться.
На следующий день Лора звонит снова.
– Мама хочет, чтобы ты пришел на похороны.
– Я – на похороны?
– Ты отцу нравился. Вроде бы. И мама так и не сказала ему, что мы расстались, потому что он бы расстроился и… Ну, не знаю. Я не очень понимаю, чего она хочет, но спорить не могу. По-моему, она думает, будто он увидит, что там вокруг него будет происходить. Это как бы… – Лора издает странный звук, который оказывается нервным смешком. – Она считает, что он и без того слишком многого хлебнул, ну, в смысле, умер и все такое, и поэтому не хочет его снова огорчать.
Я знал, что нравлюсь Кену, но никогда не мог понять, чем заслужил его расположение, если не считать одного случая, когда он разыскивал оригинальную лондонскую запись «Моей прекрасной леди»,[82]а я наткнулся на эту пластинку на развале, купил и послал ему.
Ну и куда заводят человека единичные добрые дела? На гребаные похороны, вот куда.
– Ты сама хочешь, чтобы я пришел?
– Мне все равно. Если только ты не собираешься держать меня там под руку.
– А Рэй будет?
– Нет, Рэя не будет.
– Почему?
– Потому что его не звали, устраивает?
– Если ты этого хочешь, я мог бы и прийти.
– Как это мило с твоей стороны. А вообще-то, Роб, тебе просто повезло. – Господи! – Короче, идешь или нет?
– Да-да, иду.
– Лиз тебя подкинет. Она знает, когда и куда.
– Отлично. Ну а ты-то сама как?
– Роб, у меня сейчас нет времени на болтовню. Еще много всего надо сделать.
– Тогда ладно. До пятницы.
Я кладу трубку прежде, чем она успевает что-нибудь еще сказать, – чтобы продемонстрировать, как я уязвлен, а потом порываюсь перезвонить и извиниться, но вовремя понимаю, что этого делать не надо.
Вечно так: если перестал с кем-то спать, правильного подхода к этому человеку уже не найти. С какой стороны ни пробуй.
В поп-музыке нет песен про смерть – хороших, во всяком случае. Поэтому, наверно, я и люблю поп-музыку, а классическую нахожу несколько мрачноватой. У Элтона Джона, правда, есть инструментальная вещь «Song For Guy»,[83]но это так себе, фортепьянная дешевка, которая где-нибудь в здании аэропорта прозвучит не хуже, чем на похоронах.
– Так, давайте, ребята, – первая пятерка песен про смерть.
– Великолепно, – говорит Барри. – Сборник памяти Лориного папаши. Для начала «Leader Of The Pack».[84]Там парень насмерть разбивается на мотоцикле. Потом «Dead Man's Curve»[85]«Джен энд Дин», «Terry» – это «Твинкл». А еще… мм-м… у Бобби Голдсборо, ну вы знаете, «And Honey, I Miss You»[86]– Он поет эту вещь, фальшивя даже сильнее, чем обычно, и Дик смеется. – А что скажете про «Tell Laura I Love Her»?[87]Все ж просто с ног попадают.
Здорово, что Лора далеко и не видит, как нас позабавила смерть ее отца.
– Я имел в виду серьезные песни. Так, чтобы уважение к покойному было.
– Ты чего, на эти похороны диджеем подрядился? Да-а, работенка – не позавидуешь. Ну и все-таки в качестве медляка Бобби Голдсборо вполне сойдет. Типа, когда народу захочется перевести дыхание. И Лорина мать подпеть сможет. – Он снова запевает «And Honey, I Miss You», так же фальшиво, только фальцетом, чтобы все поняли – поет женщина.
– Шел бы ты, Барри…
– А я уже решил, какая музыка должна звучать на моих похоронах: «One Step Beyond»[88]«Мэднесс» и «You Can't Always Get What You Want»,[89]– говорит Дик.
– Только потому, что эта вещь из «Большого разочарования».
– Я не смотрел «Большое разочарование».
– Врешь. Ты смотрел его на сдвоенном сеансе Лоуренса Кэздана, вместе с «Жаром тела».[90]
