Таково было предполетное расписание, и, когда настал нужный момент, все начало развиваться в точности по плану. Побудка прошла как всегда: Дик Слейтон, войдя в темный номер астронавтов, включил свет в гостиной, а затем обошел все спальни: постучав в дверь, он открывал ее так, чтобы свет хлынул внутрь, указывал на часы и напоминал, что пора вставать и что медицинское обследование начнется через 15 минут.
Завтрак – стейк с яйцами, тост, фрукты, сок и кофе – был стандартным еще со времен «Меркурия», традиция кормить дублеров вместе с основным экипажем тоже оставалась неизменной. В то утро это означало завтрак в компании Нила Армстронга, Базза Олдрина и новичка Фреда Хейза. Взглянув в их сторону, Ловелл поймал себя на мысли, что если бы не больной позвоночник Майкла Коллинза, то он сам сейчас сидел бы среди тех трех астронавтов, которые остаются на земле. С Хейзом, который заменил его в команде дублеров после того, как он сам принял место Коллинза в основном экипаже, Ловелл познакомился совсем недавно, но уже оценил его по достоинству. Новичок успел изучить LM и стать экспертом не хуже Андерса, только, в отличие от Андерса, ему еще мог представиться шанс полетать на этом аппарате.
Репортеры, толпящиеся снаружи в предрассветном холоде, могли увидеть астронавтов только после того, как те переоденутся в скафандры и выйдут к автобусу. Впрочем, на завтраке присутствовал специально назначенный фотограф, который должен был последовать за экипажем, когда придет время облачаться в скафандры. И хотя астронавты не возражали против того, чтобы их фотографировали во время еды, съемка при надевании скафандров была совсем другим делом.
Надевать космический скафандр совсем не то, что рыцарю облачаться в боевые доспехи, и чем меньше публика об этом знает – тем лучше. Процесс этот долог и тягостен, и с каждой надеваемой деталью костюма астронавт становится все более беспомощным и потому полностью зависимым от техников. Они надевают на него ботинки, натягивают штаны, пристегивают перчатки к рукавам. В итоге получается не человек, а подобие надутой и неуклюжей карнавальной повозки, и для пущего унижения его еще заставляют пролежать несколько минут в особом кресле, как вытащенную из воды морскую черепаху, опрокинутую на спину: подышать кислородом из системы жизнеобеспечения, чтобы должным образом подготовить себя. И лишь после этого астронавта вновь поднимают на ноги и позволяют выйти к автобусу, который довезет его до старта.
Пока астронавты проходили неприятную процедуру облачения в скафандры, шестеренки огромного механизма мыса Кеннеди пришли в движение. Ракета уже была заправлена топливом и стояла на старте – почти 3000 т металла и топлива плюс еще 550 кг, которые добавятся после того, как влажный флоридский воздух сконденсируется до ледяной корки на поверхности ракеты, в баки которой залиты жидкий кислород и водород.
На пляжах мыса Кеннеди зрители вылезли из палаток и машин, сонно мигая при виде рассветного солнца и настраивая бинокли на ракету, стоящую в 5 км от них. Внутри огромного пускового зала – намного большего, чем в хьюстонском ЦУП – 350 человек уже сидели за пультами. Впрочем, отсюда управлять полетом предстояло только в это утро: как только сопла двигателей поднимутся над башней обслуживания, командование перейдет к Хьюстону и к дальнейшему полету пусковой зал не будет иметь отношения.
Рокко Петроне, руководитель пуска, видел весь зал от своего пульта у задней стены и пристально наблюдал как за состоянием ракеты, так и за состоянием сотрудников. Любой из операторов, вставший у своего пульта – то ли из-за волнения, то ли из-за того, что захотелось размяться, – немедленно слышал в наушниках голос Петроне с повелением сесть обратно. Успешный запуск напрямую зависел от дисциплины в зале.
Когда Борман, Ловелл и Андерс наконец вышли из здания, где их одевали в скафандры, они оказались среди настоящей бури вспыхивающих фотокамер и выкриков. Репортеры теснились, отделенные ограждением, чтобы не занимать дорожку от двери здания до двери автобуса, и засыпали их вопросами. Астронавты в одной руке несли чемоданчик с переносной вентиляционной установкой, другой махали публике. Все окружающее они видели через стекло сферического гермошлема, звуки доносились до них по большей части в виде приглушенного шума, как при погружении под воду. Когда астронавты забрались в автобус и за ними закрылась дверь, звуки перестали долетать вовсе.
По пути к стартовой площадке почти не разговаривали, как и во время подъема на лифте. Побережье Флориды мало-помалу уходило вниз, а перед глазами тянулась заледеневшая, веющая холодным паром вертикальная стена ракеты. Через слой льда проступало изображение американского флага на корпусе и заглавные буквы «USA» и «United States», написанные на первой и второй ступени сверху вниз – так, что перед поднимающимися на лифте астронавтами буквы ползли в обратном порядке.
На самом верху башни обслуживания астронавты по специальной огороженной галерее прошли к «белой комнате», которая окружала корабль. Люк капсулы – по виду очень похожий на тот, который стал причиной гибели Гриссома, Уайта и Чаффи, хотя и работающий иначе, – был открыт и ждал астронавтов. Борман, которому предстояло лететь в левом кресле, забрался внутрь: первым войти в корабль, последним его покинуть – как и положено командиру. Андерс, которому принадлежало правое место, забрался следом. Ловелл, чье место было в центре под самым люком, шел последним и на галерее ненадолго остался в одиночестве.
Он посмотрел вниз и впервые заметил сотни тысяч людей и автомобилей – по большей части с включенными в предрассветном сумраке фарами, – собравшихся, чтобы посмотреть на запуск. Он отметил также, что никого из зрителей не подпустили к ракете ближе 2,5 км: граница запретной зоны четко вырисовывалась вокруг массивной и мощной ракеты, к которой было приковано столько взглядов. И экипаж «Аполлона-8» находился на самой ее вершине.
– Может, они знают что-то такое, чего мы не знаем, – пробормотал себе под нос Ловелл, скорее в шутку.
Уже у самого люка, заглянув внутрь, он увидел Бормана, хмуро глядящего на приборную панель. Напротив каждого из кресел висело по рождественскому украшению.
– Что это? – проворчал Борман не столько для других, сколько для себя, хотя вопрос раздался и в наушниках Ловелла.
– Гюнтер, – объяснил Ловелл, хотя Борман и без того знал ответ.
Гюнтер Вендт был из тех немецких инженеров, которые после войны прибыли с Вернером фон Брауном, теперь он отвечал за «белую комнату» и руководил делами на старте. Вендт был последним, кого видел каждый из астронавтов перед закрытием люка, и он любил развлекать экипаж шутками и сувенирами. Многим из пилотов это нравилось, особенно Уолли Ширре. Однако Фрэнк Борман – не Уолли Ширра, тем более в таком ответственном полете, поэтому он снял висящее перед ним украшение, глянул через плечо и улыбнулся Вендту – как можно более естественно.
– Спасибо, Гюнтер, – сказал он, вручая тому непредусмотренный груз. Ловелл и Андерс последовали его примеру.
После этого у люка показался еще один член обслуживающей команды. По очереди он наступил на плечо каждого из астронавтов, получив необходимую опору, чтобы как можно туже затянуть ремни, притягивающие их к креслам. Эту операцию нужно было сделать именно так – ведь астронавтов в креслах будет бешено трясти после включения двигателей, затем бросит вперед при отсечке и отделении первой ступени, затем вдавит обратно при запуске второй ступени, а напоследок вновь бросит вперед-назад при отделении второй ступени и включении третьей. После этого люк – усовершенствованный безопасный люк, который можно открыть за считаные секунды, так что астронавтам уже никогда не придется погибнуть в пламени, – герметично закрыли. Вновь откроют его только тогда, когда Борман с экипажем слетает к Луне и вернется на Землю.
