И что примечательно: чем лаконичнее становится коллекция, тем естественнее видятся основные ее линии. Уже ничего не кажется новым, ничего не надо подчеркивать. И по мере того как приближается дата генеральной репетиции, мы наконец понимаем, что наши платья хорошо сшиты. Но мы перестали понимать, какие из них представляют особый интерес, а какие нет. Теперь надо перестать доверять самому себе и своей преданной «подруге» Привычке, которая превращает все, к чему притрагивается, в вышедшее из моды.
Всех вокруг меня волнуют одни и те же вопросы, все очень нетерпеливы, все устали и «раскалены добела». Достаточно одной похвалы, чтобы рассеять сомнение, одного упрека, чтобы вызвать депрессию. Портниха видит, что ее платье «брошено в корзину», и внезапно разражается горькими слезами, считая себя виноватой, хотя виновата модель.
Русская манекенщица Алла Ильчун в манто от Диора, коллекция зима-осень 1953/1954
С такой естественной и трогательной, почти материнской любовью она рассматривает модель как свое дитя и отказывается верить, что оно – не совершенство. Готовая все бросить и получить расчет, эта портниха через два часа берет на себя сложнейшую работу и чудесным образом осуществляет мое новое вдохновение. Ведь все-таки отец всех моделей – я. Мне легко ее убедить, что именно эти платья, рожденные в последнюю минуту, получают больше всего успеха.
И с каждым днем лихорадка усиливается, все больше поводов для обид, и мне целыми днями приходится успокаивать снова и снова, что если модель испорчена, то это в первую очередь моя вина, а не исполнителя. Но безрезультатно, все чувствуют себя обиженными и убеждены, несмотря на наши многолетние хорошие отношения, что я несправедлив. Это изматывающие часы, и врач, возглавляющий у нас медицинскую службу, выписывает совсем другие рецепты. Больше нет ревматизма, больше нет болей в желудке, а только мигрени от усталости и пораненные пальцы. Едва получив помощь, девушки устремляются к лифту или, не в силах подождать, несутся по лестнице в мастерскую. Каждая из них до смерти боится не оказаться на месте в тот момент, когда «все будет готово».
Сколько раз, с наступлением вечера, в тишине моего кабинета, когда Дом наконец засыпает, я думаю о наших общих радостях и бедах! Иногда меня мучают угрызения совести, потому что, должен признаться, в эти периоды я вынужден, несмотря на все мои дипломатические старания, произносить неприятные слова. Портниха, у которой я одну за другой аннулировал две модели, не замечая, что они из одной и той же мастерской, вынуждена печально вернуться к своим швеям, несомненно испытывая досаду, огорчение, стыд, явно незаслуженные. Манекенщица, которой я объявил, что платье ей не подходит, посчитала себя ограбленной. «Деточки» порой хорошо знают, что я желаю сделать их как можно красивее, и сами чувствуют, когда модель им не подходит, но никогда в этом не признаются.
К тому же я выслушиваю претензии. Мадам Раймонда поспешно входит в кабинет и говорит:
– Я полагаю, что вы должны были сказать Элеоноре что-то приятное, ее платье не такое уж плохое…
Или:
– Вы слишком сурово обошлись с мадам Маргаритой; она совсем упала духом…
В свою очередь, появляется мадам Маргарита в сопровождении портнихи, чтобы защитить получившее отставку платье:
– Оставьте его мне, месье Диор. Я вам клянусь, это платье хорошее. Я его спасу.
Решение деликатное: рискуешь попасть под очарование привлекательной модели или от усталости отказаться от хорошего платья.
Когда модели распределены для дефиле, возникают другие проблемы.
Кутюрье, который готовит двухчасовое зрелище без какой-либо интриги и антракта, сталкивается с проблемами, незнакомыми режиссеру-постановщику. Например, за два дня до показа мы исключили платье и теперь вынуждены делать много перестановок на черной доске студии, где записаны имена манекенщиц. Приходится менять порядок, ритм и равновесие дефиле. Составление программы происходит по мере примерок и репетиций. Необходимо следовать важным правилам: каждая манекенщица должна показать одинаковое число моделей каждой категории; темные модели должны чередоваться со светлыми, которых чаще всего меньше; платья, предназначенные «для продажи», должны идти в свой черед, как и зрелищные модели, получившие у нас эффектное название «трафальгары».
Костюм от Диора, 1954
Но вот лихорадка немного стихает. Дом работает сосредоточенно и интенсивно. Кажется, что Дом оцепенел, но это не так: теперь уже ничего не обсуждают, просто шьют. Вот мы подошли к развязке, предпоследнему акту, который в театре представляет собой вершину пьесы. Мы накануне генеральной репетиции.
Глава четвертая
Генеральная репетиция
Генеральную репетицию, которая поглощает меня целиком, я практически не вижу толком. Я не способен ее даже описать, как и мои сотрудники, что работают вместе со мною. Едва ли кто-то из них может вспомнить:
– Модель «Цыганка» переименовали в «Хабаниту»!
Кто-то другой запомнил название модели, отправленной в мастерскую, или той, что потребовала замену пуговиц. Как будто ни один из нас не присутствовал на представлении, а между тем оно всех заворожило; там сидели мадам Маргарита, мадам Брикар, моя незаменимая Раймонда, секретарша Жозетта Видмер, директор по продажам мадам Люлен, мадам Линзеле, которая наблюдает за всеми примерками, два моих помощника по моделям, пять ассистентов. К ним надо добавить месье де Моссабре и месье Донати из отдела по связям с общественностью и двух продавщиц. В углу, около аксессуаров, которые могут понадобиться в последнюю минуту – сумки, перчатки, украшения, – место заняла сотрудница склада. С другой стороны, где хорошее дневное освещение от окна, сидят два художника, работающие для прессы. Роже Вивье, он создает для нас обувь, держится около камина вместе со своим неразлучным другом Мишелем Бродским, ответственным за продажи. Наконец, месье Руэ и месье Шастель убегают из главной дирекции, где в этот момент очень напряженная работа, чтобы подышать воздухом коллекции. Ну вот, весь этот ареопаг не видит генеральной репетиции, он изучает отдельно каждое платье, его детали, запоминает только то, что его касается. Вот почему каждый из них не может описать представление в целом.
Туфли Роже Вивье для Диора, 1955
Тем не менее это последний день, когда модели живут своей жизнью; завтра они предстанут перед прессой и, если все пройдет хорошо, станут рабынями своего успеха и не будут больше мне принадлежать. Еще несколько часов это мои модели, я могу размышлять о них и в последнюю минуту составить свое мнение. Поглощенный своими мыслями, не обращая внимания на окружение, я вижу только мои платья. Как и повсюду по очень понятным причинам соблюдения тайны, на репетицию не допускают ни одного постороннего лица. Атмосфера этих двух последних дней неизвестна широкой публике.
