Заложник своих политических и расовых предрассудков, Ионии, как видим, не просто не лезет за словом в карман, а и не стесняется в выражениях: буквально брызжет не только иронией, но даже и откровенно издевательскими отзывами.
Что же делали уругвайские вооружённые силы, чтобы отвечать на новые вызовы и угрозы со стороны куда более серьёзных и заморских потенциальных агрессоров, чем былые драчуны-соседи?
Готовя эту главу, я обратился и к материалам уругвайского военного Института исторических исследований имени полковника Роландо Лагуарды Триаса:
«С 1909 года шли закупки современного оборудования „Шнайдера и „Крупп“ для артиллерии. 20 сентября 1915 года в армии появляется новый вид: инженерные войска. Созданная в 1918 году Школа стрелков в 1921 году объединяется с Центром инструктажа офицеров. В свою очередь, курсы Генерального штаба, основанные в 1928 году, переросли в Высшее военное училище. Еще в 1907 году были созданы военные округа»{74}.
Декретом от 19 апреля 1939 года было определено, что уругвайская армия будет состоять уже из 5 пехотных полков, каждый в три батальона по паре-тройке рот{75}. А благодаря объявленной в 1940 году всеобщей воинской повинности численный состав этой армии должен был стать значительно больше, чем 9296 солдат и офицеров, которые были в её рядах по состоянию на 1919 год (то есть к окончанию Первой мировой).
Вспомним теперь о количественном составе немецких оккупационных сил, который был приведён в «Плане Фурмана»: всё про всё, там набиралось где-то три полка. Таким образом, обновлённые пять полков уругвайской армии (которую при этом готовы были поддержать скромные, но всё-таки созданные ВВС и какой-никакой флот) выглядели как сила, которая вполне могла бы оказать достойное сопротивление.
Но уругвайцы всё равно не захотели воевать. Почему? Дело в жуткой войне-геноциде ли Уругвая с… Парагваем.
Фобия вторая. Парагвайский кошмар
На слух, Уругвай должен быть чем-то очень похожим на Парагвай. На самом деле, уютный и чинный Уругвай — своего рода южноамериканский филиал не очень богатой, но Европы. А вот Парагвай — задворки именно что Южной Америки, к которым никакие европейские аналогии не подберёшь[78].
Так получилось, что я впервые летел в парагвайский Асунсьон как раз из уругвайского Монтевидео. Три четверти полёта под крылом была бескрайняя пампа-пампа-пампа: Уругвай и Аргентина. Но стоило нам пролететь над рекой Парагвай, как пейзаж резко сменился: вместо степи — много лесов.
Ярко-изумрудную массу деревьев разрезали просёлочные дороги какого-то невероятного жгуче-красного цвета. Как выяснилось, это — цвет плодороднейшего парагвайского кранозёма. То есть, по идее, в Парагвае только и знай, что: сей, жни, торгуй и процветай.
Однако, приземлившись, к сожалению, видишь нищету, отсталость и запущенность. Как выяснилось, оказавшись в современном Асунсьоне, я испытал те же чувства, что и Александр Ионин в конце XIX века. Вот как он описывал тогдашний Асунсьон:
«На Сѣвере от дворца или скорѣе сарая президента т. е. отъ главной площади, пройдя по вѣчно грязной или до невѣроятiя пыльной улицѣ, можно добраться до Аламеда, общественнаго гулянья, но точно въ насмѣшку надъ прелестной природой Парагвая, это гулянье, Аламеда имѣет самый грустный видъ. Даже непонятно, какъ это, среди такой природы, могутъ торчать такiя тощiя оборванныя, вѣчно запыленныя, чахоточныя деревья. Точно рука человѣка нарочно, напоказъ, старалась испортить эту природу, и, понятно, что на гуляньи этомъ никто никогда не гуляет»{76}
На заре XXI века сам дворец был уже чем-то более внушительным, чем «сарай». Но окрестности дворца — примерно такие же. Неудобно в этом признаваться, но я так и не решился дать свой фотоаппарат в руки ни одному из прохожих, по причине чего так и остался без фотографий на фоне центра Асунсьона. Мне, прошедшему в том числе «горячие точки», не привыкать к опасностям, но воровское выражение лиц абсолютного большинства из тех, кого я увидел в тот день в центре парагвайской столицы, я запомню надолго. Таким людям свой фотоаппарат не дают: они с ним сразу и убегут.
Что же и когда в Парагвае пошло не так?
Как говорят на телевидении, отмотаем плёнку на начало и выставим её на тайм-коде ещё не 1939–1945, а 1864–1870 годов.
В то злосчастное для Парагвая время республикой правил президент маршал Лопес. Точнее — Лопес-младший, так как был он сыном предыдущего президента. От своего мудрого отца он унаследовал одну из самых благополучных тогда стран Южной Америки, защищённую целым частоколом протекционистских мер. Но в отличие от отца, Лопесу-младшему в Парагвае не сиделось.
Он жаждал… справедливости. В принципе, дело хорошее. Но Лопес-младший шёл напролом, совершенно не учитывая ни реалии, ни подноготную. Например, он попросил Буэнос-Айрес дать его войскам пересечь Аргентину, чтобы Парагвай мог выступить на любезной Лопесу стороне в гражданской войне в Уругвае[79]. В таких случаях в политике — как в физике: действие, конечно же, рождает противодействие.
Профессиональные историки так до сих пор не пришли к единому мнению о том, насколько решающей была роль в сколачивании антипарагвайской коалиции Британской империи. Но в этот антипарагвайский альянс (получивший название «Тройственного») с готовностью объединились и Аргентина, и Бразилия, и та фракция в Уругвае, что добилась-таки победы в гражданской войне с помощью Бразилии. Все вместе они и обрушились на Парагвай. Война получилась знаковая.
В Уругвае к событиям войны с Парагваем до сих пор привязан ежегодный «День пехоты». Отмечается он в тот день, когда в 1866 году уругвайский полковник Леон де Пажжеха проявил чудеса героизма при атаке на парагвайские траншеи в битве у Бокерона. То есть, с одной стороны, уругвайцы тем своим парагвайским походом весьма и весьма гордятся.
