Он стаскивает мне шорты до самых щиколоток, и я стряхиваю их с ног. Запускаю пальцы за бока трусиков. Теперь я абсолютно обнажена, и это великолепно. От дыхания Клинта на коже у меня выступают мурашки. Он целует мне затылок… руки.
Мы сплетаемся, как венерины башмачки, которые пытаются выбраться из тени на солнце. Мы поворачиваемся лицом к нашей страсти, как цветок поворачивается к солнцу.
Его губы повсюду: на моей груди, на сосках. Я трогаю твердые мускулы на его животе. Мы лежим, переплетаясь, на нашей каменной постели; туман продолжает расписывать наши тела узором из капель. Волосы искрятся в ароматных брызгах.
Мы покачиваемся вместе, как две лодки в речных водах. Он слизывает капли тумана с моего тела. Я пробегаю пальцами по его ногам, твердо решив, что должна ощупать его тело целиком.
Туман, пот и желание стекают по моей спине, по груди, по рукам.
Клинт тянется к своим шортам на земле, достает и быстро натягивает презерватив. Он шумно дышит от волнения.
– Челси, – стонет Клинт. – Пожалуйста…
Ему не приходится просить дважды.
Клинт
Финальная игра
Я блаженствую. Руки у меня ослабели, ноги расплылись лужицей. Я пьян Челси. Опьянение не проходит, когда мы покидаем водопад, когда я довожу ее до коттеджа, когда еду домой. Я несколько часов лежу в кровати и таращусь в потолок, но это ощущение все не уходит. Я переживаю случившееся раз за разом. То, что случилось у водопада. И каждый раз пьянящее чувство становится все сильнее.
Вау. Я продолжаю лежать и тупо думать: вау.
На следующее утро мама сообщает, что записала меня к семейному доктору, чтобы он посмотрел мое плечо. А то вдруг я слишком перенапрягаюсь.
Боже правый. Да сегодня же последний день каникул Челси.
– Что с тобой? – спрашивает она.
Мы сидим в приемной. Я притоптываю, потираю лоб, фыркаю.
В ответ я лишь трясу головой. Не говорить же, что у меня роман с курортницей. С той самой, чей отец считает меня за профессионала своего дела.
Когда мы выходим от доктора, когда мама ведет машину до дома, когда я хватаю ключи от грузовика и возвращаюсь на курорт, уже подходит время ужинать.
Сначала я проверяю обеденный зал в главном здании. К счастью, вся семья Челси собралась за столом, и они уже почти закончили есть.
– А давайте переедем, – говорит Брэндон. – Школа тут есть наверняка. Вы сможете перенести сюда свой бизнес. Будете поставлять десерты на курорт. Мама сама сказала, что Чарли не умеет печь. У вас бы отлично получилось. Ну а Челси и так и так уезжать.
Глупо, но я ужасно рад его словам. Челси бы приезжала в Миннесоту на каникулы, мы бы вместе отмечали Рождество…
Но ее папа лишь смеется:
– Ха, не хочешь расставаться с группой?
Брэндон равнодушно пожимает плечами.
– Ты ведь понимаешь, что зимой полного зала не наберется? – говорит Эрл, проходя мимо их столика. – Снега выпадает – у-у-у – до самого карниза. Твои фанаты просто не доберутся до «Заводи».
Я ловлю взгляд Челси и поднимаю руку в приветственном жесте.
Она одаривает меня мягкой улыбкой. Так улыбаются лишь женщины, от которых у тебя не осталось никаких тайн.
Брэндон и ее родители следуют за ее взглядом.
– Ты уходишь? – спрашивает Брэндон. Стул Челси скребет по полу. – Она уходит, а мне нельзя даже отыграть последний концерт! – громко возмущается он.
– Нам нужно проснуться пораньше, чтобы успеть домой вовремя, – объясняет ему отец. – А вы обычно заигрываетесь до самого утра. Поверь, мы просто хотим как лучше.
Брэндон злобно смотрит на Челси:
– Меня лишают последнего концерта, а она собирается фиг знает чем заняться с…
– Замолчи! – перебивает его Челси. – Не такая уж страшная потеря.
У Брэндона каменеет лицо. Ее родители смотрят на меня. А у меня ни удочки, ни фотоаппарата, ни спасательного жилета. Но у нас с Челси осталось всего несколько часов. И я не могу терять это драгоценное время, размышляя, что все подумают. Мы бежим на улицу, запрыгиваем в мой грузовик и уезжаем безо всякого алиби.
– Ну почему время бежит так быстро, – жалуется Челси.
Мы идем вдоль ручья к реке. Ее ладонь греет мне пальцы, но от слов в груди разливается холод.
– Пойдем сюда, – я перехожу по камням через ручей и веду ее на заросшее цветами поле. Они так прекрасны, почти как Челси. С ее загорелых плеч струятся светлые волосы.
– А знаешь, – замечаю я, показывая на ближайшую орхидею, – как только эти цветы достигают полного расцвета, тут же начинают умирать.
– Как мило, – говорит Челси. – Спасибо, разве селил.
– Ты первая начала! – поддразниваю я. – Все эти разговоры о том, как летит время.
Я протягиваю руку и срываю цветок.
– Эй, – всполошилась Челси. – Это что, венерин башмачок? А как насчет «срывать запрещено законом»?
Я показываю ей цветок: это полуувядшая маргаритка.
– Как только встречаешь родную душу и вы привыкаете друг к другу – бац! Каникулы закончились. Как только находишь что-то красивое, – продолжает она, пристально глядя на мертвый цветок, – время истекло. Пора двигаться дальше.
– Но подумай, – говорю я, покручивая в пальцах черную головку цветка. – Цветы не становятся менее прекрасными оттого, что им предстоит завянуть… То есть мы ведь даже нарочно сажаем цветы, хотя знаем, что они не будут цвести вечно.
Она сжимает мою руку:
– Мы посвятим этот вечер цветочным метафорам?
– Лично мне они кажутся очень трогательными и поэтичными. У меня ушло целых два года на то, чтобы понять вот эту. Потребовались целых два года – и ты. И ты.
– И водопад, – шепчет она.
Челси обнимает меня за пояс, слегка склоняется, чтобы положить голову мне на плечо, и бормочет:
– С тобой я чувствую себя сильной.
– Таков был план. Я нарочно упал с квадроцикла. Вся история с вывихнутым плечом – моя находка.
– Хм. Ну да. Разумеется. Нет, серьезно. Сила – это ведь необязательно про мускулы. Не только о том, сколько километров ты можешь пробежать или сколько килограммов поднять. Теперь я это понимаю. Мне потребовался на это год. Год – и ты.
Она поднимает голову и выдвигает подбородок вперед; губы у нее слегка дрожат. Прокашлявшись, Челси говорит:
