— У тебя было предчувствие… Это не так уж редко случается…
— Ты не понимаешь…
— Что я не понимаю?
— Я хочу сказать, что ты объясняешь происшедшее на свой манер. Послушай! Сегодня вечером после вечери мне вдруг захотелось расплакаться… Я с трудом смогла сдержаться… И я до сих пор не знаю почему… Но выходя из церкви, я непроизвольно обернулась к алтарю Пречистой Девы и сказала…
— Что ты сказала?
— Я сказала: «Прощай, моя любезная Пречистая Дева…»
— Почему «прощай»?
— Не знаю… Но, как ты сам видишь, я заболела!.. Это еще не все, Жак… Я не хочу, чтобы ты уезжал, из-за возможных последствий… Сегодня вечером за ужином…
Рука Женевьевы задрожала. Все ее тело начало дрожать.
— Вьева, умоляю тебя, успокойся!
— Послушай, Жак, надо, чтобы ты мне поверил, чтобы ты остался, чтобы ты узнал: произошло нечто, не знаю что, но мы подверглись большой опасности… Я знаю, Жак, что совсем недавно смерть стояла за нашей дверью. Но я не знаю, за кем она приходила, за одним из нас…
— Успокойся, моя маленькая Вьева…
— Ты мне не веришь!
— Да нет же…
— Жак, ты понимаешь? Я молюсь, чтобы… Нет, я не могу это сказать… Это будет грех гордыни…
— Ты молишься, чтобы?.. Что ты хотела добавить?
— Ничего!.. Когда я говорю, мне надо верить, потому что это говорю не я… Тише!.. Больше не надо слов… Подержи мои руки в своих ладонях… У тебя такие нежные руки!..
Жак, сам не зная почему, молча плакал в темноте. В комнате еще ощущался запах эфира. Было темно, но все же можно было различить контуры предметов.
— Жак…
— Тише!..
— Обещай мне…
— Тише!..
— Месяц… Две недели… Обещай мне две недели…
— Обещаю…
— Ты будешь вежлив с отцом…
— Я сделаю все возможное…
— И с матерью… И с теткой Польдиной…
Жак не сумел удержаться от иронии:
— Может, еще и с Софи? Она возвращается завтра…
— И с Софи тоже… Она несчастна…
— Потому что ненавидит людей! Но, главное, потому что ненавидит тебя!
— Она права. Я закричала до. Но это не моя вина… Я видела…
После этого несчастного случая Софи год пролежала в гипсе и поэтому отстала от учебы. Кроме того, она отныне стала хромой и еще сильнее возненавидела школу, где чувствовала себя не такой, как все.
— В котором часу она приезжает?
— Не знаю.
— Возможно, будет лучше, если ты пойдешь спать… Теперь я больше не боюсь: ты дал обещание…
Тем не менее, немного помолчав, Женевьева продолжила:
— Что она будет делать, не услышав стука камня о ставень?
— Не знаю…
— Тебе надо будет ей сказать, что это из-за меня… Что у меня было предчувствие…
Жак согласился, едва шевельнув губами:
— Да…
В то же мгновение на лестничной площадке раздался щелчок и под дверью появилась полоска желтоватого света. Вновь тишина. Однако на полоску света упали две тени, тени ног того, кто подслушивал.
Не прошло и полминуты, как дверь бесшумно приоткрылась и раздался голос тетки Польдины:
— Ты не одна?
Польдина включила свет. Несколько секунд брат и сестра ничего не видели вокруг, настолько были ослеплены светом.
— Ты еще не лег?
Обращаясь к Женевьеве, она добавила:
— Ты его позвала?
Это было вполне в духе дома: суровые голоса, безжалостные взгляды и всегда недомолвки.
— Мне интересно, почему вы не зажгли…
— Тетя… — начал Жак.
Он замолчал, потому что за спиной тетки увидел другой силуэт, силуэт матери, говорившей:
— Что случилось, Польдина?
Словно никто не знал, что все следили друг за другом, что все питали смутные подозрения.
— Я услышала шепот и нашла детей, сидящих в темноте.
Эммануэль не мог не слышать всю эту суматоху, однако он был единственным, кто не имел права прийти.
— Чего ты ждешь? Почему ты не ложишься? — сказала Матильда ледяным голосом. — Что ты еще рассказываешь своей сестре?
— Мать… — начала Женевьева.
— А ты будь любезна отныне мне не врать. Когда я пришла, ты заявила, что спишь. Если ты считаешь, что рядом с тобой, когда ты болеешь, должна находиться не мать, а молодой человек…
— Спокойной ночи, — пробормотал Жак, направляясь к лестнице. Было слышно, как он ворчал что-то нечленораздельное.
Обе сестры стояли в ночных рубашках возле двери. Можно было подумать, что ни одна из них не желала уходить первой. В конце концов Польдина пробормотала:
— Надеюсь, что на этот раз мне удастся заснуть…
Матильда осталась, закрыла дверь, посмотрела на дочь и, стоя неподвижно, выговорила:
— Тебе нечего сказать матери?
— Нет.
— Прекрасно!
Она выключила свет и ушла, закрыв за собой дверь. Верн лежал в своей кровати с открытыми глазами и следил за женой, пока она поправляла подушку.
Возможно, ему тоже хотелось знать?
Однако он ничего не сказал.
И она ничего не сказала.
Свет погас, и Матильда протяжно вздохнула.
Теперь все двери были закрыты, все лампы погашены. Одеяла плотно обхватывали человеческие существа, которые, мысленно сосредоточившись, пытались уснуть.
А в это время другие люди, мужчина и женщина, обнимавшие друг друга за талию, слишком много выпившие, люди, покинувшие еще работающее кафе и направлявшиеся в конец улицы на остановку автобуса, шли по улице и смеялись, потому что мужчина то и дело задевал стены домов и говорил:
— Ты меня толкаешь!..
— Просто ты пьяный и тащишь меня… — отвечала женщина в том же духе.
— А я тебе говорю, что ты меня толкаешь…
Они точно так же прошли мимо дома Лакруа. Мужчина задел подоконник, отчего ставень заскрипел, и поспешил отойти прочь, говоря:
— Вот видишь, Мели, это все из-за тебя!..
Они даже не подозревали, что скрип ставня эхом отозвался по всему дому, где в кроватях лежали его обитатели и, вытаращив глаза, смотрели в потолок.
Глава третья
Женевьева немного порозовела, когда мать взбивала одеяло на ее бледных ногах, еще более тонких, чем ноги двенадцатилетней девочки.
