Едва странный муж Польдины уехал в Швейцарию, как все заметили, что она беременна. Вскоре у нее родилась дочь, но Ролану ничего не сообщили.
Матильда сразу же высчитала, что новорожденная была зачата за два месяца до свадьбы.
Девочку назвали Софи. Время от времени в доме получали письма от Ролана. Каждый месяц Леопольдина посылала ему денежный перевод.
Запутанная повседневная жизнь текла своим чередом, без всяких стычек, до рождения Женевьевы, до сцены в мастерской.
— С этого дня я запрещаю тебе разговаривать со мной…
Внешне дом оставался прочным. Верн спал в той же комнате, что и его жена, недалеко от комнаты, где в одиночку спала Польдина.
— Это ты? — выдохнула Женевьева.
— Тише!..
— Не зажигай свет…
Жак на ощупь подошел к кровати, присел на краешек и дотронулся до лица сестры. Он почувствовал, как она вытащила из-под одеяла руку, теплую и влажную руку, и схватила его за запястье.
— Ты ведь не уедешь, правда? — умоляюще просила она. — Жак, ты ведь не оставишь меня одну?
Женевьева знала, что приход Жака вовсе не означал, что партия выиграна. Жак молчал. Несмотря на темноту, он отвернулся. Женевьева настойчиво продолжала:
— В котором часу ты должен встретиться с ней?
— В полночь…
— Где?
— Я должен бросить камень в ставень ее спальни… Она спустится… Чемодан уже собран…
— А потом?
— Один приятель одолжил мне машину… Мне просто надо взять ее из гаража…
— А потом, Жак? Что вы будете делать потом? Куда вы поедете?
Жак сразу не ответил, и Женевьева поняла, что он не знает. Она продолжала:
— Ты любишь ее?
Он тем более не ответил.
— Жак, ты считаешь, что достаточно сильно любишь ее, чтобы прожить с ней всю жизнь?
Внезапно он почувствовал себя растерянным. В этом была виновата Женевьева, ее голос, ее рука, сжимавшая его запястье.
— Жак, ты понимаешь, что связываешь себя навсегда? И что оставляешь меня здесь, совсем одну…
Девушка, которую Жак собирался похитить, была дочерью нотариуса Криспена, у которого молодой человек работал вторым клерком. Ей исполнилось всего семнадцать лет. Она была невзрачной блондинкой. Женевьева знала ее, поскольку они вместе ходили на первое причастие.
— Жак, подвинься поближе, чтобы мне не приходилось говорить слишком громко…
Он, стесняясь, спросил:
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Не знаю… Я не знаю, что сказал доктор… Когда потом мама поднялась, она как-то странно посмотрела на меня… Послушай, Жак…
— Я слушаю…
— Положи голову на подушку… Да не будь ты таким скованным, словно торопишься уйти… Я боюсь, что тетка Польдина услышит…
— Эта! — проворчал Жак, внезапно занервничавший.
— Замолчи…
— Не собираешься ли ты заставить меня любить ее? А ведь это она отравляет нам жизнь…
— Послушай меня, Жак!.. Будь умником…
— Это легко сказать, но я мужчина… И с меня довольно!.. Я сыт по горло!.. Иногда, сидя за столом, мне хочется выть… Неужели не понимаешь?.. Ты считаешь, что это жизнь? Мы следим друг за другом, обмениваемся двусмысленными фразами, бросаем коварные взгляды… Если к нам неожиданно войдет посторонний, он подумает, что оказался в сумасшедшем доме!.. Вначале я думал, что папа другой…
— Жак!
— Я знаю, что ты встанешь на его защиту, но послушай, не стоит! Недавно, когда он плакал, я спрашивал себя…
— Тише!..
— Ты не сможешь мне помешать высказать все, что у меня на душе… Я спрашивал себя, не оплакивал ли он свою трусость, поскольку он нас принес в жертву, тебя и меня… Он принес нас в жертву тетке Польдине, матери…
— Умоляю тебя…
— Когда я ухожу из дома, у меня создается впечатление, что я не такой, как те люди, которых встречаю… Я почти испытываю страх перед людьми… Я ловлю себя на мысли, что смотрю на них сверху вниз, как мама, которая словно всегда думает, будто ее пытаются обмануть…
— Послушай, Жак… Надо, чтобы ты меня выслушал!.. Я больна, правда?.. Значит, я имею право…
— Прости меня…
— Возможно, я больше никогда не встану с кровати…
— Вьева! — сказал он так, как говорил в детстве.
— Не волнуйся… Я думаю, что даже не буду грустить… Мне уже давно кажется, что было бы счастьем оставаться целый день одной с…
— С чем?
— Ни с чем… Со своими мыслями… С вещами, которые я чувствую и вижу… Подойди к двери и прислушайся…
Жак пошел на цыпочках, вернулся и снова сел на кровать.
— Ты ничего не услышал?
— Нет…
— Подвинься ближе… Я хочу объяснить тебе одну вещь, именно тебе, поскольку не могу говорить об этом с остальными… Я даже едва осмеливаюсь думать об этом!.. Обещай, что не будешь смеяться… Но главное, обещай, что никому не скажешь, никогда…
— Клянусь…
— Нет, хватит обещания… Я спрашиваю себя, если я расскажу, как я собираюсь сделать, не будет ли это святотатством… Ты помнишь Софи, в тот день, на лестнице?
Для детей, ничего не знавших о сцене в мастерской, самой памятной датой была драма, разыгравшаяся на лестнице. С тех пор прошло девять лет. Тогда Женевьеве было восемь лет, ее брату — тринадцать, а Софи — чуть больше одиннадцати.
Они играли в мощеном дворе дома, возле старых конюшен, к окну чердака которых была приставлена лестница. Вне всякого сомнения, недавно на чердак убирали яблоки.
Это был такой же день, как и многие другие. Ничто не предвещало, что вскоре произойдет чрезвычайное событие, вплоть до того момента, когда Софи поставила ногу на первую ступеньку лестницы.
— Ты помнишь, Жак? Я сказала ей, чтобы она не поднималась. Не знаю почему, но я была уверена, что случится беда. Она обернулась, попыталась ударить меня ногой, а затем стала подниматься…
— Говори тише…
— Хорошо… А потом она утверждала, что упала, потому что я закричала и испугала ее…
— Я сказал, что ты закричала, увидев, как она падает…
— Так вот, Жак, я думаю, что это неправда… Она стояла наверху лестницы и собиралась залезть на чердак, когда я без всякой на то причины посмотрела на землю… Между плитами застряли соломинки… И вдруг я увидела, да, я увидела Софи, лежавшую ничком на плитах…
— Она упала…
— Нет, Жак! Дай мне закончить… Уверяю тебя, у меня нет лихорадки, но я уже давно горю желанием рассказать об этом… Я подняла голову и увидела Софи на лестнице, Софи, у которой именно в этот момент подкосилась нога… И тогда я закричала…
