За завтраком общество отца составляли только Черчилль и Гарри Гопкинс; разговор шел о составлении коммюнике по поводу приезда Исмета Иненю. Это коммюнике следовало сформулировать очень осторожно, учитывая по-прежнему неприязненные отношения между Турцией и Советским Союзом, тем более, что ранее Черчилль надеялся на вступление Турции в войну в качестве союзника. После завтрака прибыл сам Иненю, а вскоре явился и посол СССР в Турции Виноградов, выступавший как представитель Сталина. Коммюнике должно было ясно показать, что турецкое правительство находится в согласии с правительствами Советского Союза, Великобритании и Соединенных Штатов, хотя Турция и не вступает в войну, вопреки предсказаниям самых проницательных журналистов. Этим и объяснялись его формулировки.
* * *
После оформления коммюнике и прощания отец вышел на крыльцо виллы и произнес импровизированную речь перед отрядом военной полиции, охранявшим делегатов конференции. Я слушал его из-за двери. Он сказал:
— …на этот раз, когда мы покончим с врагом, мы намерены разделаться с ним основательно, чтобы он не мог начать новую войну. Если даже нам придется некоторое время прибегать к силе для поддержания мира, мы пойдем и на это…
Отец казался довольным; после минувших дней упорного труда он был настроен явно оптимистически.
Когда он окончил свою речь, мне снова пришлось попрощаться с ним, так как я хотел вылететь обратно в Тунис до наступления темноты. Я беседовал с отцом до прихода Сузерленда — начальника штаба генерала Макартура — и за эти несколько минут узнал, что отец снова разошелся во взглядах с Черчиллем, на этот раз уже по другому вопросу. Это выяснилось в связи с тем, что я мимоходом упомянул о своей встрече в Тунисе с Эйзенхауэром и сказал, что, вероятно, увижусь с ним опять на следующее утро.
— Передай ему привет, — сказал отец. — Скоро ему предстоит заняться еще более ответственным делом; бедняга, я ему не завидую.
— Бедный Айк, — подумал я, — итак, ему все-таки придется вернуться в Пентагон.[8]
— Это уже официально решено, папа? Можно мне передать ему что-нибудь, если я увижу его или Бутчера?
— Окончательного решения еще нет, Эллиот. Но совершенно очевидно, что Черчилль будет категорически возражать против назначения Маршалла на этот пост… дело не столько в том, что Маршалл слишком часто спорил с премьер-министром по военным вопросам, сколько в том, что он слишком часто одерживал верх. Я уверен, что для него это тоже будет разочарованием.
Я не сразу понял, о чем говорит отец.
— Ты хочешь сказать, что Айку не придется вернуться в Пентагон?
— Если не произойдет никаких перемен, то ему придется выполнить величайшую оперативную задачу, когда-либо достававшуюся командующему. Что ему делать в Пентагоне?
По пути на аэродром я размышлял о решении поручить Эйзенхауэру командование операцией «Оверлорд», что теперь казалось вполне вероятным. Конечно, для Айка это было бы приятным известием, но я думал и о Джордже Маршалле. Из всего, что говорил мне отец, из всего, что мне удавалось слышать на конференциях, начиная с Арджентии, наконец, из самого хода войны мне было абсолютно ясно, что Маршалл обладал совершенно особыми качествами командира, которые и в штабной обстановке, и на поле боя позволяли ему необычайно умело управлять людьми, вести войну, руководить совещаниями. Но на беду именно эти качества, по-видимому, и создали ему врага в лице Уинстона Черчилля. Я вспомнил, как в Тегеране отец сказал мне, что Маршалл — единственный американский генерал, способный упорно отстаивать свое мнение в споре с премьер-министром. И в то же время я сознавал, что умение ладить с Черчиллем, не изменяя своим собственным взглядам, было также незаурядным качеством, которое Эйзенхауэр проявлял неоднократно. Это тоже имело первостепенное значение для организации вторжения, которое должно было иметь своим исходным пунктом Англию.
* * *
На следующий день, когда самолет отца приземлился в Эль-Ауина в Тунисе, его встречали генерал Эйзенхауэр, генерал Спаатс, Гарри Бутчер и я. Пока мы ехали в машине с аэродрома к «Белому дому» в Карфагене, отец с увлечением рассказывал мне и генералу Эйзенхауэру, какие интересные вещи он видел с воздуха за этот день. Майор Отис Брайан вел самолет вдоль побережья, как раз над дорогой, по которой нацисты отступали под ударами Монтгомери. Места боев вереницей проходили под самолетом. На протяжении более тысячи миль отец видел брошенные при отступлении в пустыне самолеты, танки, грузовики Африканского корпуса немцев. Один за другим проплывали под крылом самолета Эль-Аламейн, Тобрук, Бенгази, Триполи, Сфакс; отец был так воодушевлен, как будто он сам командовал английской 8-й армией.
Те несколько часов, что я провел в Карфагене до прибытия отца, я занимался организацией обеда. Мы обедали на вилле отца, но все без исключения блюда были приготовлены американскими солдатами, и только в роли официантов фигурировали двое итальянских военнопленных. Обед состоялся по случаю производства в чин майора офицера моей части Давида Брукса из Оклахомы. Вряд ли когда-нибудь приходилось молодому офицеру праздновать свое производство в таком блестящем обществе. Кроме главнокомандующего, за столом сидели пять генералов, в их числе командующий силами союзников и командующий американскими воздушными силами в бассейне Средиземного моря, да еще три адмирала — Леги, Макинтайр и Браун. Я подозреваю, что агентов секретной службы, сопровождавших отца, несколько беспокоило присутствие итальянских официантов. В течение всего обеда за каждым движением этих несчастных следили пристальные взоры; но официанты не собирались никого отравить и лишь дивились, что им разрешили находиться в одной комнате с главой государства. После обеда они с трепетом пожали отцу руку; впоследствии, все еще не придя в себя от удивления, они признались мне, что считали бы невозможным подойти так близко к Муссолини или Виктору-Эммануилу — даже в довоенной Италии их сочли бы потенциальными врагами государства.
После обеда мне удалось выяснить, что вопрос о назначении Эйзенхауэра командующим вторжением союзных армий во Францию уже окончательно решен. Отец сказал мне, что соответствующее уведомление Эйзенхауэр получит от Маршалла, который находится еще в Каире, и что до того Айк ни в коем случае не должен ничего знать. В тот вечер у отца был очень усталый вид, он совершенно выбился из сил, а ему предстояло еще совершить инспекционную поездку. Он даже хотел продлить эту поездку и посетить, помимо Мальты и Сицилии, входивших в его маршрут, еще и Италию. Но генерал Эйзенхауэр снова помешал ему, отказав в разрешении и слагая с себя ответственность за последствия.
Как ни измучен был отец, он весь светился радостью, сознавая, что он многое свершил в такой короткий срок.
На следующее утро отец поднялся раньше меня и вылетел на «С-54» с прикрытием из истребителей на Мальту, а затем на Сицилию (где Марк Кларк, к своему изумлению, был награжден крестом «За заслуги»; он и понятия не имел, зачем его вызвали из Италии). В половине пятого отец возвратился в Эль-Ауина, и я встретил его на аэродроме. В 8 часов мы обедали в обществе только членов его штаба Леги, Брауна, Макинтайра и Уотсона. Отец, разумеется, не смог ответить на единственный вопрос, который мне хотелось выяснить до его отъезда домой, назначенного на следующее утро. Я хотел знать, отправится ли Туи Спаатс вместе с Айком в Англию, так как из этого я мог бы заключить, будет ли и моя часть участвовать во вторжении. Однако отец был осведомлен только о лицах, непосредственно подчиненных главнокомандующему, а Спаатс не принадлежал к этому изысканному обществу. Да и кроме того, в этот последний вечер отец не хотел говорить ни о чем, кроме своего главного достижения за месяц, проведенный вне дома.
