Фурий ласковый и Аврелий верный,Вы друзья Катуллу, хотя бы к ИндуЯ ушел, где море бросает волныНа берег гулкийИль в страну Гиркан и Арабов пышных,К Сакам и Парфянам, стрелкам излука,Иль туда, где Нил семиустный мутьюХляби пятнает…Он уезжал ненадолго и недалеко – в Вифинию, нынешнюю Северо-Западную Турцию, и друзья, с которыми он прощался, были в действительности ревнивыми соперниками, а прекрасные строфы, перебирающие имена народов и стран, – всего лишь пародией на официальную оду. До начала нашей эры оставалось 55 лет.
Руины храма в Дуро-Европос
Это было время, когда в Месопотамии впервые столкнулись Рим и Парфия, открыв целую эпоху дипломатической и военной борьбы на Востоке, в которую были втянуты армянские, сирийские и даже индийские цари. Время, когда Юлий Цезарь впервые форсировал Рейн и год спустя высадился с двумя легионами на побережье Британии. Было известно (хотя и не каждым принималось на веру), что в пяти днях плавания от Британии лежит архипелаг Огигия, а если плыть дальше, то через 5 тыс. стадий найдешь большой материк, протянувшийся с севера на юг. Там живут люди, которые знают о нашей земле, на восточной стороне Океана, и приезжают иногда посмотреть на этот, как они говорят, «Старый Свет».
Странно все же, что эти римляне, зная или догадываясь о материке за океаном, не спешили его «открывать». Они знали, что Земля шарообразна, но довольствовались понятием «круга земель» с центром в Риме – и это понятие легло потом в основу средневекового представления о «плоской земле».
…Лет через 100 после Катулла римские пограничные гарнизоны по-прежнему стояли на левом берегу Рейна. За рекой жили племена полудиких германцев, воевать с которыми было очень трудно и не очень нужно. Не тронутая античной цивилизацией пустыня простиралась от правого берега Рейна до Балтики и называлась общо и условно – Германией Свободной.
Римские пограничники охраняли переправы у Кельна (Колония Агриппина), у Майнца (Могонтиак), у Бонна (Кастра Боннензиа). Солдаты целыми днями топали на плацу под хриплые окрики центурионов или отрабатывали технику рукопашного боя. Старшие офицеры скучали, охотились в окрестных лесах и воздавали жертвы Бахусу чаще и обильнее, чем это приличествовало патрициям. Ни один из этих офицеров не оставил записок о своей службе в краях столь отдаленных и удивительных, ни одному из них не показалось соблазнительным выехать за пределы своего укрепленного района, если того не требовал долг службы, и попутешествовать с целью самообразования. «Да и кто, – писал историк и проконсул Азии Публий Корнелий Тацит, – стал бы устремляться в Германию с ее неприютной землей и суровым небом, безрадостную для обитания и для взора, кроме тех, кому она родина».
И все же в Германию «устремлялись». Плиний рассказывает, что в середине I в. н. э. римский гражданин из сословия всадников совершил поездку к побережью Балтийского моря (по-видимому, в район от современного Гданьска до Клайпеды).
Выехав из Рима, он добрался до северного рубежа провинции Норик, проходившего по Дунаю, и оттуда, из крепости Виндобона (Вена), а может быть, из соседнего Карнунта, отправился далее на север по реке, которую римляне называли Марч, или Марус, а мы теперь называем Моравой. Путь вел к верховьям Одера и на Вислу. Имперских легионов здесь не видели, это был путь торговли, и если вспомнить главный и самый дорогой товар, доставляемый отсюда в Италию, этот купеческий маршрут следовало бы именовать Янтарным путем. За янтарем пробирался на север и наш всадник.
Об африкано-римском портовом городе Лептис Великий было бы справедливо сказать, что он стоял на верблюжьих скелетах. Круглый год подходили сюда караваны с зерном и оливковым маслом, ибо весь этот край представлял собою обширные пашни и плантации. Значение их для Рима было таково, что даже во времена Африканской войны Юлий Цезарь, высаживая десант в районе Лептиса, долго задерживал на кораблях конницу именно с целью не потравить посевы. Поля пшеницы и ячменя, виноградники по склонам холмов, длинные ряды оливковых деревьев, рощи смоковниц и финиковых пальм, пересеченные в разных направлениях водоотводными каналами, тянулись на восток вдоль многолюдных городов Береника, Птолемаида, Кирена, до самых устьев Нила и на запад, минуя Карфаген и Цезарею, вплоть до атлантического берега. На юге простиралась Сахара – тысячи километров раскаленной песчаной пыли, конусовидных скал и пересохших каньонов.
Пустыня была вовсе не такой пустынной, как могло показаться с плодородных полей и холмов провинции. Там были колодцы, надежно укрытые от летучего песка и чужого глаза. Если идти от одного колодца к другому на юг от Лептиса Великого, дней через 20–30 придешь в населенную страну, которую римляне называли Фазанией, главный ее город – Гарамой, а народ – гарамантами.
Но военный легат Септимий Флакк прошел еще дальше, из страны гарамантов в так называемую область эфиопов. И Юлий Матери, не то солдат, не то купец, из Лептиса Великого «после четырехмесячного пути, во время которого он продвигался только в южном направлении, прибыл в эфиопскую землю Агисимба, где собираются носороги».
Рим не имел военных и политических интересов по ту сторону Сахары, а слоновую кость, черное дерево и черных рабов гараманты доставляли на север сами, не прибегая к услугам римских комиссионеров. Птолемей счел нужным отметить лишь факт перехода через великую пустыню, словно бы речь шла просто о затянувшейся прогулке в страну, «которая простирается очень далеко и называется Агисимба». Но 4-месячный путь по Сахаре, да еще в строго определенном направлении, мало похож на простую прогулку. Для отдыха и развлечения ездили на Лесбос или Самофракию, в обветшалые, но все еще великолепные города Египта, который и в те времена считался древним, – в «стовратные» Фивы, былую столицу фараонов, где торчали забытые гулкие храмы, окруженные десятком глиняных деревень, в Александрию, основанную еще в 331 г. до н. э. Александром Македонским, где хвастали не пирамидами и гробницами, но величайшей в мире Александрийской библиотекой и высочайшим беломраморным Фаросским маяком. Или в Антиохию, которая считалась административным и хозяйственным центром римских владений на Востоке.
…В 50-х гг. н. э. некий делец по имени Анний Шокам откупил у государства право на сбор пошлин по западным берегам Индийского океана. Будучи специалистом по финансовым операциям, он, конечно, никуда не плавал, а посылал в море верных людей. Верность можно было приобрести разными способами – например отпустить своего раба на волю. И случилось так, что один его вольноотпущенник, объезжая приморские поселения Аравии, был застигнут сильнейшим северным штормом. Огромные вспененные валы подхватили судно, вынесли в океан, и ветер, крепчавший день ото дня, помчал корабль курсом на юго-восток, да так скоро, что на 15-й день, как сообщает Плиний, приказчик Анния Плокама очутился на острове Цейлон, или Тапробана, как именовали его греческие географы, или же Палесимундум. Хотя некоторые считали, что это последнее название принадлежит не острову, а только его столице. Там нечаянный путешественник был принят повелителем Цейлона. И будто бы целых шесть месяцев бывший раб беседовал с заморским царем о делах Рима, о торговле, финансах, о сенате и божественном императоре Клавдии. Будто бы царь одобрил все, что услышал, и особенно ему понравились серебряные деньги, отобранные у римского гостя. Ему понравилось, что все динарии имели одинаковый вес, хотя были выпущены разными императорами. Цейлонский государь удивился и нашел это очень справедливым. Вскоре с Тапробаны отбыли четверо царских поверенных. До Рима они добрались, когда Клавдий уже умер и место его занял Нерон.
