Чужие люди, верно, знают, Куда везут они меня…
Да, кто-то знает дорогу. Скорее бы, хоть какое-нибудь тёплое помещение. Раз везут, значит, конец у пути есть. Наверно, так же думали и те телята, что в далёком дачном детстве покорно шли на заклание. Но тогда, по крайней мере, не было так холодно.
Машины встали. Когда глаза попривыкли, по обе стороны от дороги проступили, вросшие в белое, туши спящих изб. Запах морозной свежести перебивался запахом угольной гари. Под одной из придавленных снежными подушками крыш светилась слабая электрическая лампочка. За дверью, над которой она висела, прятались новые ароматы – здесь царствовал дух прелых берёзовых веников и застоявшейся сырости. Баня.
В длинной деревянной казарме вдоль стен высились двухэтажные, повизгивающие от прикосновения, кровати. Сбросив новую форму, все, как один, мгновенно провалились в сон.
Служба началась с утреннего крика:
– Рота, подъём!
Первые три слога – дробной скороговоркой, последний – в растяжечку, с подвыванием. Чувствовалось, что команда отрабатывалась не один год. Поданная таким образом, она пружиной выбрасывала солдата из постели и вышибала из него всю сонливость, мгновенно отчленяя день от ночи. Теперь каждое утро для Мити и ещё сотни новобранцев начиналось с этого крика. Неизвестно чьей волей их всех занесло на дальние задворки государства, в войска, именуемые в просторечии «стройбатом».
Обучение новичков началось с заправки постели. Постелька должна лежать ровным брикетом – ни ям, ни колдобин. На провисших пружинах старых коек это не получилось ни у кого. Главный экзаменатор – ротный старшина Телятин с нескрываемым удовольствием яростно срывал одеяла, матрасы, подушки на пол, сопровождая это показушное действо скучным провинциальным матом. Вторая попытка, третья, четвёртая. Старшина вальяжно, барином прохаживался взад-вперёд. Снова и снова постели оказывались на полу. Издевательство над одеялами и подушками закончилось с наступлением часа политзанятий.
В проходе между рядами коек расставили коричневые кургузые табуретки. Слегка одуревшие солдатики в новой растопыренной форме с радостью занимали места, собираясь отдохнуть от телятинского буйства.
В сопровождении скрипа половиц в казарме появилась грузная фигура замполита майора Костенко. Он осторожно опустился на испуганно поскуливавший под ним стул, упёрся локтями в крышку стола и некоторое время разглядывал аудиторию. Он обладал бесцветными на выкате глазами, придававшими его лицу глуповатое выражение. И в этот раз, и потом, независимо от темы занятий, рефреном майоровой речи была мысль о том, что кругом враги и следует быть начеку. Граница с древним Китаем пролегала довольно близко: этот азиатский сосед, в недалёком прошлом – наш верный друг, на что-то озлившись, словно скандальный жилец коммунальной квартиры, шумел и угрожал из-за дверей своей комнаты. Китай, по мнению замполита, считался врагом номер один. А ещё имелись Англия, Америка, Япония и много других. Но те далеко. А Китай – вот он, рукой подать. Друзей у нас, по-видимому, не существовало. Майор излагал своё понимание международной обстановки, замазывая дёгтем руководителей всех капиталистических стран, сдержанно и чуть свысока отзываясь о лидерах стран социалистического лагеря. Он смешно коверкал трудные для произношения иностранные имена.
Во время лекций Митя старался пристроиться в заднем ряду. Там он расслаблялся. Впереди сипловатый голос майора монотонно пытался заразить аудиторию ненавистью, позади, на тумбочке дневального очень-очень тихо и совсем по-домашнему мурлыкало радио: «Как провожают пароходы-ы…» Песня модная, и местная станция крутит её по десяти раз на дню. Блаженное состояние портило неутолимое чувство голода. Но зато тепло и покойно.
Однако всему приходит конец. Кончалось и политзанятие, приходил черёд муштре. Здесь снова верховодил старшина, а сержанты держались «на подхвате». Маршировали часами или по плацу – разбитой, кочковатой площадке, – или по улицам деревни. Или ротой, или повзводно, но чтобы с песней.
– И раз, раз, раз-два-три-и! Запевай!
Старшина Телятин невыгодно отличался от остальных разнокалиберных командиров полным отсутствием военной выправки. Его оплывшая, расширяющаяся книзу фигура скандально противоречила шинели и портупее. Был он не толст и не пузат, но живот непонятным образом главенствовал в его облике.
– И раз, раз, раз-два-три-и!
Зато внутри у него горел неугасимый огонь. Это пылала злоба. Окружающее служило для него источником раздражения и толкало на осатанелые поступки – лишь бы кому-нибудь насолить. Этот неукротимый сгусток ненависти ко всем и ко всему иногда получал по заслугам. Но от этого его злоба разгоралась ещё сильней.
– И раз, раз, раз-два-три-и!
Телятин был местным, жил в собственном доме недалеко от воинской части. Уже через неделю вся рота знала, что свою жену он ненавидит сильней, чем замполит Китай. Несчастная женщина, залечивая синяки, периодически неделями живёт у родни. Рассказывали, что он сам неоднократно бывал бит соседями, что неизвестные регулярно запахивают его огород. И дело не в том, что вся деревня ополчилась на Телятина, просто он хорошо умел доводить других до белого каления.
– И раз, раз, раз-два-три-и!
Психика старшины явно требовала вмешательства врачей. Но для своих нездоровых наклонностей он нашёл просто идеальное место работы.
Если песню на ходу проорали громко, значит, пели хорошо.
