Ажиотаж, возникший еще в январе вокруг вопроса о терроре, вспыхнул с новой силой. «Расстреливали», – говорили одни. «Не расстреливали», – оправдывались другие. «Расстреливали, но мало, – сожалели третьи. – Вот те, кого не успели добить, как раз и восстали». Самоуправство же и злоупотребления местных властей, видимо, считали неизбежным злом, доставшимся в наследство еще с эпохи Рюриковичей.
18 апреля с Восточного фронта в Москву вернулся Троцкий. Возможно, он рассмотрел в восстании источник возможных подкопов под военное ведомство, им возглавляемое. Ведь установление советской власти на Дону взяли на себя военные, Южный фронт, и вдруг – нате вам! – восстание. Поэтому печатные органы наркомата о событиях на Верхнем Дону умалчивали, лишь раз, 25 апреля, «Известия» наркомата обмолвились о «бунтовщиках» – казаках Вёшенской станицы, да два месяца спустя, – 25 июня, некий Иринарх Зюзя туманно писал, что «уже несколько времени назад в тылу Красной Армии, Южного фронта в станице Вёшенской и других хуторах и волостях… началось и росло волнение среди донских казаков, направленное против Советской власти». Но от восстания, разъедавшего тыл Южного фронта, нельзя было отмахнуться.
В Москве искали те средства, которые могли бы не только погасить пожар мятежа, но и гарантировать от последующих вспышек в местности, «где 80 % населения относятся к Советской власти явно оппозиционно, угрожая постоянными восстаниями» (Колегаев, Тарасов, Плятт 15 апреля Ленину)[270].
Отдел гражданского управления Южного фронта в сводке № 6 сообщал, что бегство казаков за Донец, запустение станиц «побудило Отдел возбудить в центре вопрос об организации переселения в эти станицы».
В.И. Ленин петроградским организациям (во второй половине апреля 1919 г.): «Надо не дать остыть теперешнему подъему, а продержать его минимум 2 месяца и еще усилить. Иначе не кончим войны, а кончить ее надо во что бы то ни стало, ибо признаки усталости масс (100 000 дезертиров) все учащаются.
Следующие меры я обсудил с Троцким:
1) На Дон отправить тысячи 3 питерских рабочих, негодных к войне и невооруженных. Цель – наладить дела, обессилить казаков, внутри разложить их, поселиться среди них, создать группы по деревням»[271].
22 апреля ЦК рассмотрел доклад Сырцова о положении на Дону и привезенную им резолюцию Донбюро, предлагавшую продолжить террор против активных контрреволюционных верхов казачества, распылить рядовое казачество посредством частных мобилизаций и начать переселение бедноты из центра на Дон. ЦК утвердил резолюцию Донбюро с добавлением, что крестьяне, живущие на Дону, должны быть вооружены, также и переселенцы. Отныне резолюция Донбюро стала документом, определяющим политику партии и правительства по отношению к казачеству на Дону. Фактически это и была пресловутая политика «расказачивания». Член ЦК А. Белобородов, известный тем, что в 1918 году подписал решение о расстреле царской семьи, был послан на Дон контролировать проведение в жизнь этих решений.
Глава 5
«Ввиду наступления темноты и крайней утомленности коней преследовать противника не представлялось возможным»
(Из донесения повстанческого командования)
Военные действия на повстанческом фронте свелись к отражению нескольких наступлений экспедиционных войск.
Но сперва были попытки (возможно, стихийные) создать «зоны мира» вокруг очага восстания. Так, в ночь с 2 на 3 (15–16) марта повстанцы из Еланской станицы захватили станицу Слащевскую Хоперского округа, но наутро сбор станицы Слащевской выразил недовольство этим, ругал повстанцев, что не предупредили местных казаков, и отказался восставать. К бежавшим «комиссарам» была послана делегация, чтоб они возвращались.
Повстанцы вынуждены были уйти из станицы. К восстанию присоединились лишь четыре хутора: Краснополов, Панкратов, Дубовой, Калинин.
О событиях в станице Слащевской, в то время входившей в состав Верхне-Донского округа, сохранился интереснейший документ – доклад четверых политработников 15-й дивизии: Левита, Котова, Бакулина и Милинского.
В Слащевской они находились по болезни и наладили контакты с советскими служащими и местными сочувствующими, состоявшими еще с 1917 г. в «Слащевской партии большевиков». «Большевики» из «Слащевской партии» жаловались на работника особого отдела Малкина, «комиссара обысков и арестов», как его здесь называли. Малкин якобы арестовал много невинных людей, держал их в сыром подвале, запрещал передавать одежду и еду. В числе других под замок попал и один из «Слащевской партии», «явный большевик», которого при Краснове провели в члены Войскового круга, чтоб он там защищал интересы новоявленной «партии». В Слащевской арестантов не трогали, «над ними суда не чинили», просто держали под стражей.
Когда в Слащевской узнали о начале восстания, местный комиссариат собрал 60–70 человек сочувствующих, вооружил их и вел разведку вокруг станицы. Повстанцы из Еланской приезжали в слащевские хутора и говорили: «Мы у себя свергли коммунистов и восстановили Советскую власть, сделайте у себя так же, а то коммунисты все казачество арестами переведут». Всего на мятеж удалось подбить четыре хутора: Краснополов, Панкратов, Дубовой и Калинин. «Новобранцам» выдали по одной винтовке на троих и в ночь с 15 на 16 марта повели штурмовать Слащевскую.
С криками «Ура! Да здравствует Советская власть!», стреляя в воздух, слащевцы атаковали свою станицу.
Политработники слышали ночью стрельбу, но когда она прекратилась, решили, что мятежники отбиты. В 8 утра Котов и Бакулин вышли на улицу и увидели вооруженных казаков. Казаки поглядывали на них подозрительно, но один из местных сказал: «Это ничего, это больные комиссары, они не убегли».
Политработники вернулись на квартиру. Вскоре пришли два казака с одной винтовкой – караулить. Так прошел день. Вечером пришли со схода казаки и сказали, что решено послать делегацию в Кумылженскую, куда бежали все учреждения, и что с делегацией поедет один «комиссар». Ночью делегация (Левит, казак Родион Попов с хутора Панкратова и учитель Яков Кардаилов) приехала в Кумылженскую и пришла к слащевскому комиссару.
Переговоры закончились быстро. Слащевские и кумылженские коммунисты требовали сдать оружие и выдать зачинщиков, иначе, мол, сметут Слащевскую с лица земли огнем гаубичной батареи. Попов и Кардаилов просили, чтобы их «не заставляли жить коммуной». Им ответили, что никто их и не заставляет, и отпустили в станицу.
Утром 4 (17) марта мятежники Еланской станицы и четырех восставших хуторов по требованию местного схода ушли из Слащевской. Левит и другие политработники выехали в Усть-Медведицкую. Доклад Левита заканчивался словами: «Психология восставших казаков была такова: Советская власть идеально хороша, дело портят коммунисты, причем коммунистами считаются и продовольственные агенты, реквизирующие скотину, и комиссары обысков и арестов. О коммуне понятия не имеют».
