Ты поднимаешь горячую крышку и нажимаешь ложечкой на вздувшийся пакетик. Витки пара закручиваются вокруг тебя.
— Мы поссорились, — говоришь ты. — Я и папа.
Я убираю руку и кладу на колено; она кажется какой-то чужой.
— Не то чтобы даже поссорились, а скорее… не знаю. В общем, плохо расстались.
Ты разливаешь чай. Я представляю холм в Индии: ярко-зеленый травянистый склон, согнутая спина женщины, собирающей листья.
— Простите. — Ты качаешь головой. — Попробуйте этот торт.
Ты поднимаешь с подноса блюдце и подталкиваешь его ко мне. Отрываю край пакетика и высыпаю сахар в чай. Ты смотришь на меня. Я добавляю еще сахара, а потом наливаю столько молока, что напиток чуть не выплескивается наружу.
— Он умер, — говоришь ты. — Хотя вы и так об этом знаете.
Я медленно, осторожно помешиваю чай; он переливается через край, стекает в блюдце.
— Вы были знакомы с моим папой? — спрашиваешь ты. — Или с мамой?
Подношу чашку ко рту. Молока много, но чай все равно еще слишком горячий.
— На похоронах была одна женщина, которая знала маму. Не могу вспомнить, как ее звали. — Ты хмуришься. — Честно говоря, я уверена, что она сказала…
— С мамой, — выпаливаю я не задумываясь. — Я был знаком с твоей мамой.
Марина. Она сказала тебе? Смотрю, как ты смотришь на меня. Ты уже знаешь? Ты ждешь, что я скажу.
— Это было очень давно.
— До того, как она познакомилась с отцом?
Откусываю кусочек торта. Слышу, как движутся челюсти. Крошки застревают между зубами, и я пытаюсь вычистить их.
— Я ее почти не помню, — говоришь ты. — Мне было четыре, когда она погибла.
Автомобильная авария. Сколько раз я представлял это себе. Ее кожу. Ее волосы.
Ты смотришь куда-то мне за спину. И даже не притронулась к торту.
— Мне очень жаль это слышать, — говорю я, стараясь не выдать дрожь в голосе.
— Вы были на похоронах?
Я сглатываю и качаю головой:
— Я… я был за границей тогда.
Не начинай лгать, Даниэль, это ни к чему хорошему не приведет.
— Я слышал, это был несчастный случай. — Я не желаю причинить тебе боль, но мне хочется узнать чуть больше.
— Мама должна была заехать за мной. Я была тогда совсем малышкой и не очень понимала, что произошло. Но я знаю, что она ехала в другую сторону. Одна женщина — не вспомню сейчас ее имя — сказала мне на похоронах отца, что у мамы могла возникнуть вдруг какая-то идея — и она поехала ее воплощать.
Я осторожно поднимаю чашку к губам и отпиваю.
— Мне всегда казалось, что, если бы не я, мама вообще не села бы за руль. И все остальные, наверно, считали так же, да?
— Нет. — Я мотаю головой. — Гони от себя такие мысли.
— А еще иногда я думаю… Может, мама собиралась нас бросить? Может, в багажнике лежала сумка с одеждой и зубной щеткой, — ты тихонько смеешься. — Возможно, все так и было.
Быть может, ты права. Быть может, ей все осточертело. Помню, как мы однажды гуляли с ней по Блумсбери, и тут вдруг в небо поднялась стая голубей. Твоя мама остановилась, глядя на них, и сказала: «Если бы я могла превратиться в кого угодно, то стала бы птицей». — «Зимородком?» — предположил я. «Даже воробьем быть — счастье», — ответила она.
Я стараюсь прогнать мысль о том, что в тот день она могла передумать и отправиться на поиски меня.
— Простите. Боже, зачем я только вам это все говорю? Расскажите лучше о себе.
Ты наклоняешься ко мне с внимательным видом.
Трогаю свою щеку. Надо было найти бритву и побриться. «Все хорошо, — говорю я себе. — Все идет хорошо».
— Это долгая история, — отзываюсь я.
Ты улыбнулась, и я чуть было не произнес: «Ладно, слушай: я твой отец». Всего три слова — и мир перевернется. Вспоминаю, как мой знакомый шел по канату, натянутому между двух деревьев: выражение полной концентрации на лице, осознание опасности.
— Тебе повезло, — говорю я.
Ты нахмурилась, и я закончил мысль:
— Повезло, что ты знала его. И что он был хорошим отцом.
Что я несу? Почему вдруг?
— Своего старика я почти не знал.
— Он умер?
— Нет. В смысле, да, но намного позже. Просто оказалось, что он был совсем не тем, за кого я его принимал…
Я ступаю на зыбкую почву.
— В общем, сложно все. Не хочу тебе докучать.
— Вы не докучаете.
Мы оба молчим. Ты доедаешь торт. Парочка за соседним столиком уходит, и на их место садится женщина с длинной толстой косой. Ничто не мешает тебе поднять голову, взять сумочку со стула и сказать: «Мне правда пора». Ведь тебе, в общем-то, больше здесь нечего делать. Чувствую, как земля уходит из-под ног, и хватаюсь за край столешницы обеими руками, чтобы не упасть.
— Отец говорил, что мама была сложной. — Ты гоняешь остатки торта вилкой по блюдцу.
— Она была красивой, — произношу я и шумно сглатываю. — И еще, пожалуй, внезапной. Импульсивной. Она любила сюрпризы.
— Как вы с ней познакомились?
— Мы встретились… — Я не могу собраться с мыслями. — Мы оба были без ума от картинных галерей. — Ты хмуришься. — В одной из них мы и столкнулись.
Ты киваешь — медленно, будто неуверенно.
— Она была из тех, кто берется за одно, а в итоге делает другое. — Я улыбаюсь тебе. — А еще, возможно, она несколько разочаровалась…
Ты слегка наклоняешь голову.
— Прости, я не хотел… — Мои щеки пылают.
— Ничего страшного.
— Я имел в виду, что ей, наверно, приходилось нелегко, — поясняю я. — Она была вольной птицей, а дети, полагаю, ограничивают свободу. Но она, конечно, любила их… вас.
Ты потираешь подбородок. Мне хочется перегнуться через стол и взять тебя за руку.
— Вы когда-нибудь видели ее в бирюзовом платье? С длинными рукавами?
Я отрицательно качаю головой.
Ты берешь пакетик с сахаром, сгибаешь его в одну сторону, потом в другую. Белые кристаллики сыплются на стол сквозь разорвавшуюся обертку.
— Да уж, мамы и папы — это та еще морока, — говоришь ты.
Я смеюсь, ты смеешься следом, и вдруг становится легче дышать.
— Знаете, я три года встречалась с одним мужчиной — и ни разу не видела ни его родителей, ни братьев, никого из членов семьи. А они даже не знали о моем существовании. Я долго обижалась на него за это, но сейчас понимаю, что, наверно, все неправильно воспринимала. — Ты продолжаешь сгибать-разгибать пакетик из-под сахара. — Он говорил, что это сделает нас свободнее, а я просто задыхалась. Представляете, я сидела в комнате, слушала, как звонит телефон, и не могла взять трубку — вдруг это его родители? Мне уже кричать от этого хотелось.
