Катя наблюдала из окна своего кабинета, как Андрей грузил вещи в Land Rover. Она уже знала: он уволился – его пригласила на работу известная питерская клиника. Главный отпускал Смолякова с неохотой, хотя работа в отделении была хорошо налажена. Смоляков поставил дело на надежные рельсы, запустил процесс. Ну, что делать: человек ищет, где лучше. Такова жизнь. Значит, справимся своими силами.
Зря боялся Заяц – Андрей ни разу не позвонил, даже не зашел к Кате в кабинет. И на этажах они не пересекались. Издалека женщина видела Андрея пару раз на конференциях. Он сухо кивал и отводил взгляд. Может, повлиял разговор с Зайцем? Они встретились в тот же день. Как рассказал Леша, поговорили по-мужски. И на этом была поставлена жирная точка.
Честно говоря, страх прошел достаточно быстро, и Катя даже испытывала легкое разочарование: она так тщательно готовилась к разговору с Андреем, продумывала слова. И вот никому они не понадобились. Смоляков закрылся в своей раковине, и иногда Катерине казалось, что весь этот служебный роман ей привиделся во сне. Хорошем таком современном сне, где разом присутствовали все жанры – немного любви, немного ужаса, немного детектива, обязательно с легкими штрихами гламура и с претензией на интеллектуальность. И главное – с хорошим концом.
Через полгода, на сорокалетие, Катя получила из Петербурга красивый букет белых роз. Букет сопровождала открытка с одним только словом – «Прости».
Ну что ж, значит – работаем дальше, значит, лечим людей и благодарим Бога за то, что предупредил, за то, что не дал случиться плохому. И потом, Лешка же обещал, что все в ее жизни еще случится. Зуб же дал!
Родовое гнездо
Рассказ
Рита работала в доме престарелых на Лихтентайлер аллее уже два года и продолжала относиться к этой работе как к избавлению. Целый год работы в хосписе сделал свое дело. Невероятно трудно закрывать человеку глаза, провожать в последний путь. Да, она с самого начала знала, что пациенты никогда не уйдут своими ногами из этого последнего пристанища: это невозможно, диагноз поставлен, приговор объявлен. Знать-то знала, но привыкнуть не могла. На ее бывшей родине не принято говорить пациентам о роковом диагнозе. Знают родственники, а больного берегут. В Германии не так: говорят все, всем и сразу. Для Риты самое страшное было – выдержать первый взгляд. Взгляд человека, который знает. Обречен, впереди – пустота. Нужно доживать некий срок.
В хосписе работало много бывших русских. Их брали даже не потому, что работа тяжелая. Бывшие соотечественники работали, проявляя сердечность, немецкое начальство про это знало и ценило. Платили тоже хорошо, по справедливости. А вот нервы не выдержали. Ну как смириться с тем, что вчера еще держала за руку и слушала рассказы о молодости, о детях, о том, как БЫЛО. Умывала, причесывала, кормила с ложечки, уже видела в старике практически деда. Но проходило время, и именно она закрывала ему глаза. В больнице эмоциям не позволяла брать над собой верх. Шла домой, выпивала бокал красного вина и ревела белугой.
Ну почему? За что? Такой хороший человек! В эти минуты радовалась, что своей семьи нет, – все равно конец один. Тогда к чему все это?
При первой же возможности Рита перешла работать в Дом престарелых. Ехать дальше, но график работы очень удобный. Два дня в центральном корпусе больницы она трудилась главной медсестрой, а два дня посещала стариков на дому. Больничные старички, в основной своей массе, были ходячими и особых хлопот не доставляли. Некоторые были настолько активными, что даже пытались за Ритой ухлестывать. Смешные они, эти немцы. Расшаркиваются, долго подводят к теме, чтобы узнать, замужем она или нет.
Она не замужем: два брака за спиной показали Рите, что одной ей лучше. Детей она иметь не могла, поэтому избегала детских лечебных учреждений, а вот по отношению к старикам не испытывала ни брезгливости, ни раздражения. Она их любила.
Рита посмотрела на часы и набрала телефонный номер.
– Доктор Вагнер, я приеду завтра. На машине.
– Да-да, милая. Я все помню. – Голос на другом конце провода дрогнул.
– Все будет хорошо, доктор Вагнер, – Рита постаралась, чтобы голос звучал увереннее. Ну что делать? Старик больше не может жить один. Ее регулярных приходов уже недостаточно.
Какая странная штука жизнь. Безжалостная и несправедливая. Или наоборот? Доктор Вагнер был ее любимым пациентом. Каждый раз после обычных процедур Рита просила разрешения посмотреть семейный альбом. Она переворачивала тяжелые страницы, а старый доктор вспоминал очередную историю из своей жизни. Да, здесь, в их чудесном доме, ему будет одиноко, но он привыкнет; завтра она поможет ему собрать вещи, и они обязательно возьмут альбом.
* * *
Доктор Клаус Вагнер тяжело встал с кресла и медленно направился в сторону кухни. Старинные часы на стене в гостиной пробили одиннадцать часов – время утреннего кофе. Нет, не потому он поднялся, что ему захотелось кофе, просто это вошло в привычку. Сейчас он пойдет на кухню, разведет себе кофе из баночки и сделает маленький бутерброд с сыром. Раньше это был аппетитный горячий бутерброд с сыром, ветчиной и тонким слоем масла. Именно такой делала в тостере Вильгельмина. Но вот уже три года Вильгельмины нет, а он все делает себе этот бутерброд и готовит кофе. По привычке или в память о былых годах? Правда, это будет совсем другой бутерброд и другой кофе.
Раньше, в их прежней, совместной жизни, он просыпался раньше всех, в полшестого утра, садился на велосипед и ехал к булочнику на Вернер-штрассе. Булочник выходил встречать его на улицу, завидев издалека.
– Морген, доктор Вагнер. Как ваше здоровье? Жена? Дети? Ваш заказ уже готов, как всегда. Булочки только достал из печи. Все свежайшее.
– Морген, господин Краузе. Вы, как всегда, очень внимательны. Дети ждут ваших булочек. Да и жена довольна. О своей сестре не волнуйтесь, она идет на поправку. Думаю, в среду можно будет ее из клиники забрать. И не благодарите меня, – строго прибавлял он, – я не сделал ничего сверхъестественного, Симона – здоровая женщина с прекрасным иммунитетом.
Мужчины с чувством пожимали друг другу руки, и, расплатившись, Клаус ехал домой. На руле велосипеда висел вкусно пахнущий свежим хлебом пакет. Вильгельмина любила булочки с тмином, а Юрген – с маком, близнецам было вообще все равно, что есть, Хильда же, напротив, предпочитала обычный французский батон. Она любила намазать его тонким слоем масла, а сверху – вишневым джемом. И больше никогда ничего другого не ела на завтрак. Мать возмущалась, но ничего не могла сделать: дочь с детства была упрямой.
