Каролина вернулась на улицу Бак около одиннадцати часов утра. Сильвэн не спросил ее, откуда она пришла, где провела ночь, но тоже не захотел показать ей, как он счастлив, что она здесь, перед ним, с покрасневшими глазами, распухшими веками, но живая. Она заговорила первая.
— Ты сегодня не едешь в Берси?
— Нет. Я всю ночь искал тебя и ждал. Я очень волновался. Думаю, что теперь могу пойти поспать.
— Можно поговорить с тобой недолго?
— Пожалуйста.
Она присела на кончик стола, засунула, как монашек, руки в рукава своего свитера и с серьезным видом, не поднимая на него глаз, сказала:
— Так вот, этой ночью я решила подать на развод. А потом я подумала. Я тебя не ненавижу. Мне жаль только, что тебе не хватило мужества в этой жалкой истории. Я решила поверить тому, что ты мне рассказал.
— Я сказал тебе чистую правду!
— Я решила поверить тебе! — повторила Каролина. — Ты вляпался в дерьмо, и я не хочу толкать тебя дальше. Я провела с тобой четырнадцать счастливых лет, этого достаточно, чтобы я не добивала тебя сегодня. Если я подам на развод, это будет не в твою пользу на суде, который, кстати, тебе могут устроить. Я не хочу лишать наших детей отца и переворачивать их жизнь, потому что тебе было слабо отказать этой… этой… короче, я не подам на развод, и мы будем и дальше жить в этом доме. Официально я буду твоей женой. И поскольку я решила тебе верить, я даже поддержу тебя против тех, кто хочет тебе зла… если тебе нужна моя помощь.
— Каро, поцелуй меня.
— Прошу тебя, — сказала она, — пока не проси меня о большем. С сегодняшнего дня я буду спать в комнате для гостей.
* * *
Листья платанов, уже поджаренные осенью, порхают над бульваром Инвалидов. В четыре часа двадцать пять минут Сильвэн подъехал к лицею Виктор-Дюрюи. Встал по ту сторону бульвара, как раз напротив двери лицея. На этот раз ему все равно, примут ли его за сатира, вышедшего на охоту после конца уроков. Он об этом даже не думает. Если и прячется за газетным киоском, то потому, что не хочет пропустить Диану Ларшан, но так, чтобы его не увидели близнецы.
Из двери лицея потянулась струйка школьников. Образуются группки, скапливаются на площадке, рассеиваются в треске отъезжающих мотороллеров и мотоциклов — полна коробочка. Сильвэн выхватывает взглядом близнецов, Диану и черноволосую полную девочку. Они остановились на краю тротуара и, соприкасаясь головами, обсуждают текст на распечатке, которую Марина держит в руках. Затем поцелуи и прощание — чао-чао! — Марина и Тома скрываются на улице Бабилон, а Диана и маленькая брюнетка, болтая, идут через бульвар прямо на Сильвэна, поджидающего у края тротуара, перед пивной.
На середине шоссе Диана вдруг замечает его. Она быстро толкает локтем подружку и наклоняется к ней, быстро шепча что-то на ухо. Брюнетка разглядывает Сильвэна с тайным любопытством. Они выходят на тротуар, держась под ручку, и Диана с самой нахальной улыбкой встает перед Сильвэном:
— Вы теперь приходите забирать меня из лицея?
Брюнетка, слегка отступив, пожирает Сильвэна глазами. Диана показывает на нее Сильвэну большим пальцем:
— Корина Перру, моя подруга.
Потом, указательным, показывает на Сильвэна Корине:
— Господин Шевире, о котором я тебе говорила.
Короткий кивок Сильвэна в сторону брюнетки, затем ответ на вопрос Дианы:
— Да, — сказал он сухо. — Мне надо сказать тебе пару слов.
И добавил:
— Наедине.
Брюнетка поняла.
— Ну ладно, я пошла. — Чмок, чмок.
Сильвэн хватает Диану за руку и решительно тащит ее в сторону Сен-Франсуа-Ксавье. У Дианы встревоженный вид.
— Куда вы меня ведете?
— Недалеко.
— Я не могу долго задерживаться. Мне надо домой. У меня много уроков.
— Я тебя долго не задержу, — говорит Сильвэн. — Я коротко: Каролина все знает.
— Как? Что знает?
— Не ломай дурочку, — рассердился Сильвэн. — Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Это не я! — живо сказала она.
— Знаю. Это я. Я все ей рассказал.
У Дианы округлились глаза.
— Вы?
— Да.
— И… что она сказала?
— Что ты маленькая дурочка, ноги которой больше не будет ни на улице Бак, ни на Шозе. Ты победила!
— Я вам не верю! Вы ничего не сказали!
Сильвэн хватает ее за руку, сжимая так, что ей больно, и тащит к шоссе.
— Ты мне не веришь? Ну так пошли со мной. Она дома. Спросим у нее.
Диана сопротивляется и вырывается.
— Отпустите меня, — кричит она, — мне больно!
Сильвэн отпускает ее руку, делает шаг вперед.
— Так что, идешь? Струсила?
Глаза Дианы сверкают.
— Зачем вы это сделали?
— Потому что мне надоела ты и твои байки! Потому что я не хочу больше тебя видеть, никогда!
Диана еще храбрится, стоя перед ним, разъяренная, на грани слез:
— Каролина, наверное, обрадовалась, узнав все это? Что она теперь будет делать?
— Довольна — не совсем подходящее слово, — сказал Сильвэн. — Но она слишком умна, чтобы делать из этого трагедию. Она поняла все, что случилось.
— А? Так вы сообщили ей подробности? Вы ей все, все рассказали?
— Представь себе, мне этого даже не потребовалось! Она поняла! И все, что ты сможешь сказать, теперь неважно. Только тебе самой боком выйдет. Ты проиграла, красавица!
— Вы негодяй! — закричала Диана.
И побежала прочь, подбрасывая на спине холщовый мешок.
* * *
Горе — злой зверек, которого надо держать в узде, чтобы он вас не сожрал. Каролина держит его под уздцы, но иногда зверек вырывается и неожиданно впивается клыками ей в сердце. Горе — это то, что она ненавидит больше всего на свете, ненавидела всегда, еще больше, чем пенку на молоке, деревенщин, желающих заделаться городскими, зимние виды спорта или набивную ткань в крупную розочку. И пусть не говорят ей, что горе не любит никто. Замолчите вы! Посмотрите только, как люди в него заворачиваются, рядятся в него, кичатся им, отрадно им потрясают. Словно горе почетно! Самый большой подлец обеляется во имя горя. Подумайте только, он столько выстрадал… Черта с два! Горе — это толстая крыса, от которой надо удирать со всех ног. Каролина узнала об этом сразу, в семь лет, когда умер кот, которого она любила. Ей тогда сказали, наверное, чтобы утешить, что вечных котов не бывает. Она не захотела другого. С тех пор ее единственным неосторожным поступком по отношению к Крысе было рождение детей. А ведь ее предупреждали, сам Бальзак. Поразившей ее фразой Вотрена: «…родить ребенка — значит дать заложника несчастью». Она поняла это, родив первых детей. О, это новое, постоянное опасение их потерять. Десять раз на дню, когда они были грудничками, Каролина отправлялась пощупать Марину и Тома в колыбельках, чтобы убедиться, что они не холодные. Сильвэн смеялся над ней, называл шизофреничкой. А эта дура Фафа позвонила ей однажды в агентство, причитая, что случилось ужасное несчастье… Здесь она выдержала паузу, за время которой Каролина почувствовала, как вся кровь отлила у нее от сердца, а в голове крутилась картина умершего ребенка — вывалившегося из окна, или наглотавшегося жавелевой воды, или сбитого автобусом, — пока Фафа наконец не закончила свою фразу: «Я разбила графин от большой кофеварки!» Каролина обругала ее самыми грубыми словами, какие только знала. Может быть, поэтому ей и хотелось иметь много детей: чтобы, множа их, уменьшать свои страхи. Чтобы бросить вызов Крысе.
