— Простите, Диана… кажется, я вас перебил… — проблеял Роберт.
— Я только хотела сказать… неужели действительно телосложение имеет какое-то отношение к личности человека? И по тому, как выглядит человек, можно судить о его характере?
— При чем тут телосложение? — запальчиво выкрикнул Джеральд, внезапно придя в раж. — А как же душа… чувствительная, ранимая душа? Нежность, наконец? Естественно, — протянул он немного в нос, — выносливость без любви мало что стоит… Больше того, по-моему, она просто отвратительна. В этом есть нечто животное.
— Боже правый! — презрительно сморщилась Вивьен. — Надеюсь, вы не станете тут доказывать, что любовь имеет какое-то отношение к физическому наслаждению?
— Именно это я и хотел сказать, — кивнул Джеральд, глядя на нее своими темно-карими глазами, которые вдруг стали грустными, как у собаки. — Я считаю, что эти понятия в какой-то степени зависят… вернее, должны… непременно должны зависеть друг от друга!
Честно говоря, я почувствовала невольное уважение к этому человеку. И даже стала потихоньку понимать, почему он так нравится Роберту. Вечер покатился по накатанным рельсам. Постепенно я стала догадываться, что некоторая аффектация, неприятно поразившая меня в Джеральде, — лишь попытка скрыть чувствительную душу. Ужин вызвал всеобщее восхищение.
— Дэйзи великолепно готовит. Просто замечательно! — сияла Мин.
— Вообще говоря, ничего подобного, — отмахнулась я. — Если уж честно, то мне куда интереснее читать кулинарную книгу, чем готовить по ней. Но, по-моему, процесс приготовления пищи — это одна из тех немногих радостей жизни, которые мы так легко можем доставить себе. Вот я и решила освоить несколько простых, незамысловатых рецептов и теперь при случае пользуюсь этим.
— Какой рациональный подход, — хмыкнул Джеральд. — Тем более имеющий одно несомненное преимущество — таким образом вы можете сами контролировать свой аппетит. Вообще говоря, все радости жизни доставляют удовольствие, только когда вы себя в чем-то ограничиваете. Удовольствия нужно вкушать маленькими глотками, а не полной ложкой.
— А как насчет любви? — не утерпела Мин. — Любовь ведь одно из самых больших наслаждений в жизни, вы согласны? Возможно, хотя бы ради любви вы сделаете исключение? Это ведь не микстура, в конце концов, чтобы принимать ее точно, как указано в рецепте? Иначе, что это тогда за любовь?!
— А что такое вообще любовь? — вмешался Джеральд. — Что каждый из нас подразумевает под этим словом? Часто считают, что любовь — это стремление ставить чьи-то интересы выше собственных. Любить кого-то больше, чем самого себя. Но возможно ли это? Только мать любит своих детей до самозабвения. Нет, все мы слишком эгоисты, чтобы любить по-настоящему. И даже если такое случается, возможно, это лишь подсознательное стремление к самоотречению, не больше. Но тогда это не любовь, а эгоистическое удовлетворение собственного желания.
— Господи ты боже мой, какие мы тут все щепетильные! — фыркнула Вивьен, подкладывая себе на тарелку запеканку «а ля дофин». — Когда я закрутила роман с Джонни Эймсом, художником… да вы его знаете… так его жена раз пять пыталась покончить с собой. — Роберт сделал страдальческое лицо и преувеличенно громко застонал. — Причем каждый раз придумывала разные способы. — Вивьен и ухом не повела. — Один раз подкралась к двери нашей спальни и подожгла себе волосы. Между прочим, я не имею в виду волосы на голове. В другой раз сделала петлю из простыней, надела ее себе на шею и выбросилась из спальни. Увы, узел развязался, она грохнулась на землю и сломала обе ноги. Джонни тогда сказал, что это был единственный раз, когда она продемонстрировала хоть какую-то оригинальность. У бедняжки был поэтический зуд. Она даже выпустила целый сборник тошнотворных стишков под названием Мокрое одеяло. Представляете?
— Послушай, мама, неужели тебя никогда не мучает совесть?! — возмутился Роберт.
— При чем тут совесть? — возмутилась Вивьен.
Кларет, который принес Роберт, оказался отменного качества, и Джеральд охотно отдал ему должное. Но, в отличие от Вивьен, с каждой рюмкой он становился все печальнее, так что у меня постепенно сложилось впечатление, что, если не считать краткой вспышки воодушевления, он страдает жесточайшей меланхолией. Мин (ради Роберта, естественно) изо всех сил старалась преодолеть свою неприязнь. Но Джеральд, видимо, чувствуя это, держался все более искусственно, подчас даже жеманно, и это еще сильнее выводило Мин из себя.
Элинор и Вильям, прежде чем отправиться в постель, заглянули попрощаться. Ужинали они в другой комнате, перед телевизором. Джеральд вручил каждому по плитке шоколада. Обрадованная Элли взвизгнула и, бросившись ему на шею, расцеловала его в обе щеки. Судя по всему, девочка была искренне привязана к Джеральду. Украдкой бросив на нее взгляд, я с некоторым удивлением отметила, что от пухлого двойного подбородка осталось одно воспоминание. Досадно, конечно, вышло с шоколадом, но я не была настолько наивна, чтобы рассчитывать, что у ребенка хватит силы воли раз и навсегда отказаться от сладкого. Не успела я подумать об этом, как Элли, подбежав ко мне, сунула мне в руку злополучную шоколадку.
— Я собираюсь похудеть, — прошептала она на ухо Джеральду. — А тут наверняка не удержусь и слопаю ее в один присест. Нет уж, лучше пусть полежит у Дианы. Она будет выдавать мне по кусочку — так даже вкуснее.
Из-за мерзкой погоды Джеральд откланялся, когда еще не было и половины одиннадцатого. Прощаясь, он выразил надежду, что на балу в Сент-Лоренсе он будет иметь удовольствие потанцевать со всеми нами.
— Боюсь, пригласи вы на вальс Роберта, это будет выглядеть глупо, — захохотала Мин.
Джеральд сделался пунцовым. Скорее всего, вечные намеки на его приверженность однополой любви сделали его невероятно чувствительным. К счастью, в эту минуту Вивьен, правда, совершенно того не желая, отвлекла наше внимание, объявив, что с нею он не будет иметь удовольствия потанцевать, — дескать, провести вечер дома, на диване, с интересной книжкой в руках для нее куда приятнее, чем вертеться волчком по залу в объятиях какого-то учителишки, чей парадный пиджак одуряющее воняет нафталином.
Роберт сам отвез мать домой — после того, как она пригласила меня в следующий понедельник к ужину. Он вернулся еще до того, как я закончила убирать со стола. Грязную посуду я просто составила в мойку, решив, что перемою ее утром.
— Ну, если не считать одного-двух не слишком уместных замечаний моей матушки, можно считать, что вечер удался, — обронил он. — И все благодаря вам, Диана. Благодаря вашей доброте, вашему неустанному труду…
— Надеюсь, это его подбодрит, — продолжал Роберт, снова переключившись на Джеральда. — Откровенно говоря, мне кажется, в последнее время он слишком много пьет. Пару раз я замечал, что к вечеру от него пахнет виски.
— А ты обратил внимание, как у него трясутся руки? — спросила Мин. — Раньше такого не было. Бедняга Джеральд! Как это, должно быть, ужасно. Он всегда был так добр к детям. За это ему можно многое простить. Если бы еще уговорить его не делать этот дурацкий пробор посредине и не поливать себя одеколоном. Как это он еще не додумался воткнуть в петлицу живую гвоздику?!
