— Да, — согласилась она. — Верно.
— Ваша матушка, да еще следом за своей матушкой, занимается приманками. Легко предположить, если у вас есть голова на плечах, если вы не видите себя актрисой или топ-моделью, то наверняка продолжаете их тему.
Евгения улыбнулась:
— Вот уж никогда не мечтала стать актрисой или топ-моделью!
Он кивнул, продолжая:
— А потом обнаружили, что вы устремились дальше — к репеллентам.
— «Отманкам», — поправила она.
Он вскинул брови:
— Логично. Приманка — «отманка». Вот они и послали вас ко мне. Я немного жалею, что мы не смогли проверить на Фруське действие препарата. Но, я полагаю, оно все-таки работает как антисекс.
— Вы знаете Петра Герасимовича? — спросила Евгения.
— Конечно. Он тоже из нашей бывшей компании, начинали вместе в девяностые годы. — Он засмеялся. — Я, знаете ли, уже старый охотник… за жизнью, — добавил он неожиданную фразу, от которой Евгения вздрогнула.
— Вот как? Ну, допустим, мой препарат сработал. Что дальше? — спросила она.
— Они заказали бы вам партию.
— Да, они обещали, — кивнула Евгения.
— Они полили бы тайгу вокруг меня. И вот я уже сижу без добычи. Привет всем!
— Бросьте, это невозможно! — поморщилась Евгения.
— Возможно. Если вы сделаете анализ здешнего воздуха, вы удивитесь его чистоте. Поэтому препарат долго будет работать в такой среде. — Она нахмурилась. Это ей в голову не приходило. — Рысь — тонко чувствующий зверь. Не по нраву — она уходит в другие места. Мне осталось бы сидеть в избушке и читать книги. По ботанике. Проверять, правильно ли врезалось в память определение цветка под названием «Евгения», — он явно смеялся.
Она покраснела.
— Послушайте, — спросил он неожиданно, — а не знакома ли ваша любимая подруга Лилит с людьми из фонда?
Евгения вздрогнула.
— Вы думаете…
— То, что вы о ней рассказали, позволяет увидеть завистливую, расчетливую и беспардонную особу.
— Я так рассказала? — Евгения от удивления открыла рот.
— Вы не так рассказали. Это я проанализировал и понял.
— Но зачем ей это?
— Трудно сказать. Корыстные интересы раскрываются иногда, к сожалению, слишком поздно. Но у меня чутье.
Евгения нахмурилась. Она вспомнила разговор с Лилькой незадолго до отъезда…
— Куда это ты собралась? — Лилька оглядела Евгению с головы до ног. — Ого, серый костюм, блузка сливочного цвета. Ух, ты… Асфальтово-серые туфли. Так. Все поняла. Ты идешь на деловую встречу.
— Какая ты тонко чувствующая, — засмеялась Евгения.
— Слушаю, о чем говорят умные люди. По-моему, ты очень хочешь что-то получить, да?
— Я бы не отказалась, — подтвердила Евгения.
— Ты очень-очень хочешь это получить? — настаивала Лилька.
— Хочу. Потому что предложение, которое мне сделали, меня очень заинтересовало.
— Считай, ты уже получила, — сказала Лилька и махнула рукой.
— Почему ты так уверена? — Евгения резко повернулась к подруге.
— Ну… я же знаю тебя, — Лилька отвела глаза в сторону. — Ты сумеешь победить на любых переговорах.
— Почему ты так решила?
— Потому что ты всегда точно знаешь, чего хочешь. Можешь это сформулировать убедительно и точно. Никогда ни перед кем не стелешься. Ни на кого не давишь.
— Понятно. А ты разве стелешься или давишь?
— Всякое бывает, — Лилька засмеялась, но у нее вышло это надсадно…
Значит, она сказала: «Считай, что ты уже получила»? Но этот разговор был так давно…
Она поежилась, но не могла бы поклясться, что Вадим абсолютно не прав.
— Вы что-то вспомнили? — тихо спросил он.
— Да, но это… другое. Мне удивительно, как вы проанализировали ситуацию.
— Понимаете ли, Евгения… Говорят, если ты видел восход солнца над тайгой, ты уже другой человек. Если ты стоял на краю ущелья, в которое едва не свалился, ты тоже другой человек. Дело не в том, что зрелище завораживает или страх отравляет кровь избытком адреналина. Просто ты меняешься, когда что-то увиденное или прочувствованное перетряхивает слежавшиеся в кучу ощущения, мысли. Когда ты все это разворошишь, ты меняешься. Уверяю вас: вы уедете отсюда другой.
29
Он оказался прав — она вернулась из Сибири другой. Словно почувствовав перемены, люди, которые посылали ее, как она теперь поняла, не просто проверить действие препарата, а именно к Вадиму Васильевичу Зуевскому, куда-то пропали.
Евгения названивала тем, кто нашел ее на благотворительном вечере, но телефон не отвечал. «Недоступен», — сообщал металлический голос. Она спрашивала Алевтину Даниловну Горохову, куда они подевались. Но та отвечала, что сама в тот день видела их впервые.
— Деточка, — говорила она, — за свою жизнь я стольких людей свела друг с другом, что отношусь к этому просто. Вы умная, милая, они умные, милые, к тому же фонд, который устраивает такие приятные вечера, тоже милый. Почему бы вам всем не соединиться?
Евгения чувствовала, что внутри все начинает бурлить. Как же так, а еще ученая дама!..
Когда она рассказала все матери, та только усмехнулась:
— Алевтина — давно вся в прошлом. Если не сказать хуже. Знаешь, есть несколько категорий человеческого возраста. Я не стану перечислять все, но скажу — даже если Нобелевскую премию дают кому-то после семидесяти трех, это не более чем надгробная плита для ученого. Алевтине исполнилось семьдесят восемь.
— Никогда бы не подумала, — удивилась Евгения. — Она делала пластические операции?
— Едва ли, — улыбалась мать, — разве что на собственном характере, но в течение всей жизни. Будь милым со всеми — что-то да получишь.
— Мама, ты никогда со мной так не говорила, — удивилась Евгения.
— Но ты никогда еще не была взрослой, — парировала мать.
— Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?
— Знаю. Но до сих пор они не отражали твой… биологический возраст.
— Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?
— Ну, это было бы слишком грубо, — засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. — Ты приехала совсем другая…
— Ты считаешь, семь дней так много для перемен?
— За семь дней мир сотворен. — Мать улыбнулась. — Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.
Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:
