В полумраке, при слабом свете ламп несколько священнослужителей отправляли обычную службу. Некоторые из них были тощи и желты, другие – дородны и румяны. Их широкие одежды и прикрепленные ко лбу хранилища со священными текстами придавали им сходство с гигантскими насекомыми. Скольких агнцев зарезали эти мясники своими руками, принося в жертву по два животных ежедневно? На лицах их читалось довольство – у одних с оттенком злобы, у других – презрения. Во мраке я различил фигуры их ангелов-хранителей, которые, как и я, были изгнаны ими и теперь стояли поодаль и, закрыв лицо руками, молились и плакали.
– Кто ты такой? – произнес один из священнослужителей, чей изможденный лик напоминал своей надменностью профиль дромадера.
– Я пришел с Назарянином, – ответил Иуда. – Я знаю, что вы хотите Его схватить, но не можете, так как народ поддерживает Его. Я могу указать вам место, где это можно сделать, не рискуя вызвать народные волнения.
Я чувствовал, как гордыня растет в нем, раскаляясь добела, словно чугунная болванка. С каким мастерством обводил он этих людей вокруг пальца! Схватить Сына Божьего? Ха-ха-ха! Они такое увидят, чего в жизни не ожидали! И, желая, чтобы все выглядело абсолютно правдоподобно, добавил, подумав в первую очередь, как всегда, о деньгах:
– А сколько вы мне заплатите?
Они призадумались. Да, Назарянин очень мешал им. Он отбивал у них хлеб, Он мог поссорить их с народом, с римлянами, а может, даже и с самим Богом. Они, разумеется, ничего не сделали, чтобы познакомиться с Его учением, заранее считая, что в религии все, что исходило не от них самих, подлежало осуждению. Приближался праздник Пасхи, и хорошо было бы избавиться от этого возмутителя спокойствия прежде, чем съедутся в Иерусалим представители всех колен Израилевых. Пророк этот был к тому же сыном Давидовым, да он еще и чудеса какие-то совершал без разрешения, притом в субботу. Нет, это – опасный человек. Но в любом случае устранение этого чудотворца не может стоить целого состояния…
– Славно, если для блага общества погибает всего лишь один человек, – прошептал лоснящийся от жира толстяк.
– Тридцать динариев, – проговорил другой, болезненного вида и сухой, как пергамент.
То была цена одного раба или месячная плата поденного рабочего – не густо.
– Хорошо, – ответил Иуда и покинул Храм, чрезвычайно довольный собой.
Священники удивленно переглянулись: почему этот простак не стал торговаться? Они заплатили бы ему в двенадцать раз больше. Тем временем их ангелы, предвидя трагическую развязку, в безмерной скорби покачивались в воздухе позади них.
С этой минуты Иуда стал искать удобного случая, чтобы начать Революцию. Он думал, что делу сможет помочь стечение в Иерусалим народа со всей Иудеи. В субботний день, конечно, нельзя будет ничего сделать: суббота будет соблюдаться в этот раз еще строже, чем обычно. Но вот накануне праздника или за день до него?… Случай представился в четверг вечером.
В тот день Учитель собрал двенадцать своих учеников в красиво убранной комнате в доме одного богатого горожанина, куда все они были приглашены. Он налил воды в глиняную миску, препоясался полотенцем и, преклонив колена, омыл ноги каждому из них. Петр, как обычно, запротестовал: он не позволит делать этого! Однако позволил. Иуда же протестовать не стал. Он завороженно следил за движениями этих святых рук, столь горячо любимых им, рук, которые он собирался предать, смотрел, как они смывают пыль с его ног и насухо вытирают их. Он думал, что скоро в эти самые руки он предаст корону царя Давида.
Все возлегли. Петр и Иоанн приготовили трапезу. Они ничего не пожалели для того, чтобы Пасха была обильной. Сотрапезники ели с одного общего блюда и беседовали. Учитель много говорил. Иуда слушал вполслуха, занятый своими мыслями и планами, но когда Учитель преломил хлеб и налил вина, сказав, что это – Его Тело и Его Кровь, Иуда вкусил и выпил, как и остальные. Кто как не он более всех достоин этого? Тот, другой, стоял тем временем в тени позади него и сардонически улыбался.
Все были счастливы, но вдруг словно порыв ветра пронесся по комнате. Пламя светильников заколебалось, нарисовав причудливые узоры на завешенных коврами стенах, и глубокая печаль омрачила лик Учителя. «Вы чисты, – сказал Он, – но не все». Это прозвучало как сожаление о том, что Он не выполнил Свою миссию. И Он процитировал Писание: «Ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою». Наконец, не в силах больше сдерживаться, он поведал, что мучило Его все это время: «Один из вас предаст Меня».
Предаст? Один из них? Разве не любили они Его больше всего на свете? Кто же предатель? И поскольку были они действительно чисты, каждый усомнился в себе самом, как и в других. Все стали спрашивать:
– Не я ли, Господи?
Но Господь покачал головой.
Иуда поначалу был совсем сбит с толку. Как Учитель мог узнать об этом?… Может, Он говорит о каком-то другом предательстве? Надо проверить. Он спросил последним:
– Не я ли, Господи?
Их взгляды встретились, и он увидел, что Учитель имел в виду именно его, но не прочел в его глазах и тени гнева. Напротив, его захлестнула волна любви, и он услышал сладостные для слуха слова: да, именно он, Иуда, предаст своего Учителя, но Иуда не в ответе за путь, что должен пройти Сын Человеческий! Сына Человеческого переполняла жалость к предателю и его ужасной доле: Он и в самом деле жалел, что тому суждено было появиться на свет.
Тогда Иуда дрогнул. Он готов был уже воскликнуть:
– Нет, о мой Учитель, состраждущий мне! Я не предам Тебя!
Но тот, другой, наклонился к нему:
– Ты что же, принимаешь это за сострадание? Ты что же не видишь, что Он заодно с тобой? Он все понял и ободряет тебя.
Тем временем Учитель, как последний знак дружбы, протянул ему кусок хлеба, ставший Его Телом, и, изнемогая от точившей Его в течение последних недель скорби, стал умолять его скорее совершить то, что он намеревался совершить.
Иуда взял хлеб, положил его в рот, прожевал, проглотил и вышел вон. Была глубокая ночь, становилось холодно.
Он побежал к Храму, спотыкаясь в темноте, то и дело подворачивая ноги на булыжной мостовой, путаясь в узких улочках незнакомого города. Священники ждали его – те самые или уже другие – неважно: они по-прежнему походили на огромных тараканов.
– Назарянин сказал, что они останутся на всю ночь на Масличной горе. Я знаю, в какой пещере.
– А как мы узнаем Его среди остальных? Ведь если мы промедлим, Он сможет ускользнуть.
Иуда поморщился: конечно, Он мог бы это сделать, но при такой угрозе Он скорее решит устоять, используя все возможности, данные Ему Его божественным происхождением. Не на это ли Он намекал, ободряя его только что?
– Вы Его узнаете: я подойду и поцелую Его.
Стали собираться, взяли оружие. Хищно улыбались, обнажая зубы. Охота, это всегда так возбуждает. Ощетинившись пиками и мечами, осветившись факелами и фонарями, отряд перешел через Кедрон. Впереди Иуда, гордый собой, заранее посмеивающийся над разочарованием, которое постигнет этих кровавых злодеев, когда на них низвергнутся небесные воинства.
