Инга подала гостю бокал вина. Гофман осушил его и взял зубочистку с нанизанным на нее сыром, привычно занюхал и вдруг подозрительно поднес закуску к глазам. Лицо его искривилось в гримасе страшной обиды и недоумения.
— Стыдно вам! Посмеяться надо мной решили?
— ???
— Думали, я не глядя проглочу эту гниль, пахнущую немытыми ногами, а вы ржать надо мной будете?
— Какую гниль, придурок, это изысканный, деликатесный сыр! — пытался объяснить я.
— Ну вот сам и сожри его первый, а я посмотрю, — нашелся Сергуня.
— Смотри, лапоть, — я с удовольствием отправил вкуснейший кисломолочный продукт в рот.
Сергуня вроде бы немного успокоился, но закусывать херес стал все-таки привычным, проверенным огурцом. Никакой поэзии нет в этом человеке!
Когда вино закончилось, Сергуня, собираясь домой, все-таки не преминул сделать нам с Ингой замечание:
— Мы с Анжеликой тоже стараемся экономить, покупаем продукты подешевле, те, что идут со скидкой. Но всему же есть предел, ребята! Такой испорченный, заплесневевший уже сыр я бы ни за что не купил, даже если бы он стоил один шекель. Нет, ребята, вы с такой экономией запросто можете и в больницу загреметь…
В Питер я прилетел этаким щеголем, приоделся я перед отъездом, в кармане многообещающе хрустели баксики. Ну, думаю, сейчас я буду поражать всех рассказами о заграничной жизни. Не тут-то было! Питер, за время моего отсутствия, стал полноценным европейским городом, круче любой заграницы. С крошечным, местечковым, азиатским Израилем сравнивать Санкт-Петербург было немыслимо. Это, может быть, раньше, во времена глухого «совка», когда страна находилась за «железным занавесом», человек, приехавший из-за рубежа, воспринимался как пришелец с другой планеты, тогда ведь даже покупка туалетной бумаги была запоминающимся событием. Современного петербуржца невозможно удивить ничем.
Магазины в моем родном городе теперь ломились от обилия разнообразных товаров и продуктов питания. Люди хорошо, разнообразно, со вкусом одеты. По улицам мчатся шикарные автомобили — дорогущие джипы, «Мустанги», «Порше», о «Мерседесах» я уже и не говорю, этих вообще как грязи. Лица у горожан стали как будто приветливее, добродушнее, взгляды — уверенными, открытыми. Я почувствовал себя провинциалом в этом кипящем жизнью, динамичном мегаполисе. Живя в Израиле, я безнадежно отстал от жизни, пока Россия семимильными шагами двигалась вперед. А я, дурак, радовался своей квартирке в Кирьят-Моцкине, машине, всему электронному хламу, которым мы с Ингой набили свое жилье.
Тут, в современном городе, я остро почувствовал все убожество моей заграничной жизни, и ко мне пришло необратимое уже решение — немедленно возвращаться домой. Хватит уже новых экзотических впечатлений, пора заканчивать ближневосточную экспедицию. Еще год, два — и меня уже будет не отличить от тестя, которого безмерно радует факт, что он ежедневно может съедать целую курицу без ущерба для семейного бюджета. Еще немного — и я начну смотреть по телевизору КВН, смеяться над низкопробными остротами Жванецкого.
Нет уж! Я авантюрист, приключенческий парень, только почему-то стал забывать об этом. Но теперь все! Питер стряхнул с меня весь этот мещанский мох и паутину, которыми я уже начал было обрастать. Родной город вернул меня к жизни.
Я собрал друзей. Все радовались моему приезду, но разговаривали со мной снисходительно, как с простым деревенским пареньком, приехавшим в большой город. Такой, наверное, у меня был вид. Про Израиль никто не спрашивал, никому это было не интересно. Коля Ничко, мой бывший одногруппник и приятель, с профессиональной ловкостью напился в течение получаса и вскоре уже спал, положив голову на стол. Иногда Коля просыпался, смотрел на меня мутными глазами и говорил, тщательно произнося каждую букву.
— Я практикующий врач… — потом он делал большую паузу, тыкал в меня пальцем и добавлял: — А ты — говно!
С тяжелым сердцем я покидал Санкт-Петербург, но впереди все-таки была светлая надежда, радостная мысль: все еще можно вернуть! Яков Моисеевич оказался прав — ностальгия меня действительно покинула, но совершенно по другой причине. Сопливую эмигрантскую тоску по Родине вытеснила свежая, продуктивная идея — продать все имущество, забрать семью и вернуться в Россию. Навсегда!
* * *
Я деградирую. Причем быстро и неотвратимо. Я понял это по дороге домой, когда ехал в автобусе из аэропорта. Какие интересы у меня остались? Жратва, водка, сон… Плебейский набор. Что же делать? Прежде всего нужно прекратить бухать. Водка усиливает все ощущения — и радость с весельем, и точно так же скуку и равнодушие ко всему. К тому же от водки в голове заводятся тараканы.
Бросать пить я решил научно, с помощью специалистов. Записался в клуб трезвенников, что-то вроде Общества анонимных алкоголиков. Пришел. Довольно большой зал, в нем по кругу стоят кресла и одно в центре, в нем сидит руководительница группы — русскоговорящая девица. По окружности расположились алкоголики, ждущие внимания и помощи от этой хрупкой, прыщавой и, видимо, несчастной в личной жизни девчонки. Алконавтов сюда отправили менты, некоторых привозят прямо из тюрьмы, чтобы здесь их избавили от пагубной страсти. Я был единственным, кто явился добровольно.
Руководительница начала работу. Она по очереди опросила каждого из членов группы о сроках трезвости.
— Друзья! Семен не пьет уже восемнадцать дней! Давайте похлопаем ему и поддержим! — восторженно кричит ведущая, пубертатные ее прыщи при этом краснеют.
Семен сидит — дурак дураком, глазами хлопает. Он уже пережил несколько белых горячек, лечился в дурке. У него больше нет мозгов. Одна только фиолетовая оболочка осталась от человека.
— У него цирроз печени, скоро подохнет, — интимно шепнул мне на ухо сосед — полный розовощекий парень лет тридцати.
— Ну и дурак, значит, этот Семен. Спиздил сам у себя целых восемнадцать дней. Цирроз неизлечим. Пил бы уже до конца, все равно шансов выжить у него нет, — может быть несколько жестоко отвечал я.
— Алексей Шустер, — с уважением представился парень после моих слов.
Потом выступал местный активист, тоже, естественно, алкоголик. Этот гнал вообще полную бредятину.
— Друзья! Товарищи мои по несчастью! Страшная беда постигла каждого из нас. Коварный и беспощадный враг — алкоголизм — вероломно вторгся в нашу с вами жизнь. Задача у нас одна — бороться с этой опасной болезнью.
Речь его своей нелепой патетикой напоминала мне коммунячью политинформацию.
Ну уж эту проповедь я слышать был не в силах и потому попросил у девушки слова для выступления. Она обрадовалась — как же, человек впервые пришел на собрание и уже хочет высказаться. Такое редко бывало в ее практике. Алкаши в основном сидят тихие, в пол смотрят, слова из них выходят с трудом, как из почти пустого тюбика зубной пасты.
— Удобно как у вас получается — болезнь, — начал я свою речь. — Может быть, вам еще бюллетень выдавать на время запоя? Никакая это не болезнь, а просто распущенность, слабость, дурная привычка. Хорошо очень вы, товарищ, устроились: «я болен, лечите меня давайте».
