Вдруг сон становится тревожным, потом страшным…
Его разбудил Шурик:
– Вставай, ей плохо! У нее жар! Слышишь!
Стремительно исчезли дома и знакомые улочки южного города.
Они сидели у закрытого окна. Лил дождь. Тихо позвякивали в комнате колокольчики.
– Посмотри, как она!
– Кажется уснула!
– Шурик! – позвал Катин голос.
– Погоди, я сам! – вскочил художник и быстро поднялся наверх.
Девушка лежала в кровати. Простыни были сбиты. Она так страшно кашляла, что он сам содрогнулся.
– Жарко, – прошептала она, – откройте окно, пожалуйста.
– Нельзя! – художник присел на угол ее постели и осторожно погладил край одеяла, которым укрылась Катя.
– Там дождь, уже осень. Холодно. Когда ты выздоровеешь и у нас будут деньги, я обязательно отвезу тебя на море. Я знаю… ты хочешь поехать туда с Глебом. Но если Глеб откажется… Если Глеб не сможет, я всегда готов поехать с тобой на море. И даже полететь на Луну. И на Северный полюс. Куда прикажешь. Я на все готов для тебя. А как это вышло – сам не знаю.
– Не надо, – отвернулась к стене Катя, – не надо про это. Я хочу на море весной. Мне подруга рассказывала про Крым. Там в марте цветут сады. Много белых садов. Она там была в детстве. Мне часто это ночью снится. Я хочу, чтобы сады стояли у самого моря. Я знаю, что так не бывает, но я хочу!
Она снова зашлась в кашле, потом села в кровати.
– А может, уже и весны не будет. Никогда. И моря. И ничего, ничего не будет.
– Не говори так! Мой прадед насадил вокруг нашей деревни столько садов! А я не успел посадить ни одного дерева! И дома не построил, и сына не родил. Но ведь все еще впереди, – попытался улыбнуться Феликс.
Ночью он рисовал цветущие сады на стенах комнаты, в которой спала Катя. Они были странными, эти стоящие у самого моря белые деревья в подвенечных платьях. Так не бывает в жизни. Так бывает на картинах. Мальчик сидел рядом, смешивал краски, глядел на творение художника. Он был серьезным и очень взрослым.
Открыв глаза, Катя увидела этот сад. Утро было солнечным. Увидев картину, девушка ахнула.
– Доброе утро, – сказал мальчик, примостившийся у нее в ногах. – Ты поправишься. Обязательно!
Катя кивнула, говорить не было сил.
– Ты поправишься, – Шурик протянул ей стакан чая, – и я не буду больше смеяться над Глебом. Люби его, если так надо. Ты спрашивала меня – почему я так хотел научиться стрелять. Я тебе одной на белом свете открою тайну. Была одна женщина. И у нее был сын. А потом эта женщина полюбила другого мужчину, а не своего мужа. Так ведь часто бывает? Она полюбила его так сильно, как ты Глеба, хотя он ничем не лучше ее мужа и ее сына. И она уехала с ним. Насовсем. И ей, наверное, хорошо. Я ее тоже любил, а его хотел отправить на тот свет. Да! Не смотри на меня так. Эта женщина – моя мать.
Катя выронила стакан. Чай разлился.
Феликс выкладывал на стол некрашеные деревянные яйца-заготовки.
– Повезло сказочно, такой заказ!
– Есть можно? – с иронией спросил голодный Шурик.
– Можно заработать кучу денег.
Шурик внимательно глядел, как Феликс раскрашивает яйца и покрывает их лаком. Как превращаются они из безликих деревянных заготовок в настоящие игрушки. А потом и сам расписал одно.
– Смотри, как быстро выучился! – обрадовался художник.
– Это легче, чем в тире, – вздохнул мальчик.
– Да нет, – усмехнулся Феликс, – просто из двух моих способностей ты, как младший брат, пока унаследовал одну.
И снова отключили электричество.
– Сволочи! – выругался Шурик и пошел за свечами.
Маленькие свечки слабо освещали комнатенку, но раскрашенных яиц становилось все больше и больше.
– Если мы сделаем еще десять, Катя завтра поправится, – сказал Феликс.
Шурик придвинулся поближе:
– Лучше скажи, зачем художник Пиросмани певице миллион роз подарил. Это же четное число – как покойнику. Я посчитал.
– Четное было бы два миллиона!
– Два лимона – кишка тонка.
– Он подарил их ей в день не ее, а своего рождения. Она потом сбежала из Тифлиса с какой-то бездарностью, а он любил ее. Он просто подвел итог своей любви этими цветами, – объяснил художник.
– Ща заплачу, – цинично начал было Шурик, но не выдержал своего ернического тона и спросил вполне серьезно: – От безнадежной страсти можно вылечиться?
– Никогда, – грустно покачал головой Феликс, – от любви не лечатся, а только умирают!
И было непонятно, в шутку или всерьез сказал он это…
Утром повсюду – на столе, на диване, на подоконнике – стояли красиво разрисованные деревянные яйца. Была еще и матрешка. Толстая матрешка в милицейской форме, в шапке с кокардой.
– Узнаешь? – повернул ее лицом к мальчику Феликс.
– Аленушка! – обрадовался Шурик.
– Жаль, не могу ей подарить!
На улице засигналила машина.
…Чужие руки забирали все, что удалось расписать за ночь.
А потом на пустой стол легла купюра.
– Пятьдесят баксов?! – ошалел Шурик, окинув взглядом опустевшую комнату.
– Но обещали сто пятьдесят! – вылетел на улицу Феликс следом за заказчиком.
– Парень, может и пятидесяти не быть! – грозно осадил его водитель.
Шурик опустился на ступеньку крыльца. Рядом плюхнулся художник. Их обманули в очередной раз…
– Надо кровь из носа заработать денег, чтобы купить лекарств и поставить Катю на ноги. Хоть наизнанку вывернись! – решительно сказал мальчик.
Феликс молча кивнул.
Он был крохотной частичкой толпы швырявшей его с перекрестка на перекресток. Он захлебывался в волнах людского моря. Город грохотал, скрежетал, гудел.
Он срывал объявления с надписью «Работа», заходил в двери незнакомых офисов – где-то отказывали вежливо, где-то указывали на дверь.
Он драил стекла новенькой иномарки.
Таскал коробки с фруктами у палатки.
Торговал пирожками на рынке.
Красил забор зеленой краской, нескончаемый, унылый, зеленый забор.
Феликс порвал в клочья газету «Работа для вас», закурил дешевую папиросу. Что делать? Как достать денег?
…Вечером он возвращался домой. У железнодорожной станции местная пацанва насела на старушку, торгующую цветами.
– Миленькие, сегодня ничего не наторговала, – оправдывалась она, но хулиганы упорно требовали денег, грозили расправой.
