У меня плохой характер и хорошая фигура. Каждое утро, прежде чем открыть глаза, я благодарю судьбу, что я такая, какая есть. И каждое утро я радуюсь моим разнообразным достоинствам.
Я хорошо умею парковаться, еще лучше умею говорить «нет». Буквально вчера я врезала толстой надоедливой бабе у прилавка с сырами, которая пыталась втиснуться между мной и куском обезжиренной гауды. Я посчитала, что она лезет без очереди. А меня не стоит не замечать.
Сейчас я собираюсь расстаться со своим любовником. Он меня достал этой вечной болтовней о Голливуде, где как раз снимает свой первый фильм. Терпеть не могу, когда мужчины говорят только о себе. Когда же мне тогда поговорить обо мне?
Нет, я вовсе не из породы цветочков-анемонов, которые незамедлительно чахнут от недостатка восторгов и восхищения. Глаза широко открыты, крики: «а-а-а», «о-о-о», как будто при них только что зажгли олимпийский огонь. Фу-у! У меня рост метр шестьдесят, но я уже давно не стараюсь казаться выше. Каждый такого роста, насколько он себя ощущает. Можно чувствовать себя выше, если смотреть на других сверху вниз. Мужчины вообще любят тебя, если ты их унижаешь. Не спрашивай меня, почему. Но это так.
Мой любовник, к примеру, – не хотелось бы называть его имени, так как он очень известен, очень богат и, конечно, женат, – прервал свои съемки с Вайноной Райдер, когда на прошлой неделе я заявила ему по телефону, что он не мог бы сделать мне большей гадости, чем разойтись со своей женой. И что я с этого поимела? Вайнона устраивает скандал при посторонних. Любовник грозит мне разводом – со своей женой. А я-то – белая и пушистая, и мне светит нежное колечко от «Шоппар». Я никогда не понимала, почему после любовного приключения должна становиться богаче, причем не одним только жизненным опытом. Наверное, поэтому я предпочитаю расставаться сразу после Рождества или дня рождения.
Лично я подарков не делаю. Раньше у меня были подруги, которые мастерили своим мужчинам рождественские календари. Двадцать четыре маленьких мешочка и в них двадцать четыре маленьких подарочка. Это нечто! Сегодня у меня нет подруг.
Я не дарю подарки, не готовлю и никогда не прошу прощения. Женщины меня боятся. Потому что я могу иметь их мужей, когда только захочу. Но все они могут преспокойно надеть тапочки, смотреть телеигру «Давай поспорим…» и поглощать при этом массу печеных луковых колечек. Никого из их мужчин мне не надо.
У меня плохой характер и хорошая фигура… Чуть больше половины шестого… Субботнее утро… Это был только сон… Только сон.
5:35
Иногда я просыпаюсь, как вот теперь, и чувствую, что стала сильней, благодаря только что виденному сну. Я не могу вспомнить точно, что мне снилось, но остается ощущение чего-то очень хорошего. Как бы получше выразиться? Я открываю глаза и точно знаю, кто я. Но я не знаю точно, кем бы могла быть.
У меня хороший характер и плохая фигура. Но я клянусь всем, что мне свято – моей щеточкой для лица от Шисейдо, курточкой моей бабушки Амелии Чуппик, моим двойным CD Уитни Хьюстон, – я изменюсь. Да, я стану другой. С хорошим характером сегодня ничего хорошего не добьешься, впрочем, как и с толстыми бедрами. Последнее – вопрос дисциплины.
Снаружи постепенно светлеет. Я люблю просыпаться летом вместе с солнцем. Лучшее время, чтобы мечтать. Пара ранних птах начинает неторопливую беседу, комод у кровати медленно обретает очертания, постельное белье снова становится цветным. Светло-серым с розовым, с цветами по краям.
В те несколько минут между ночью и днем у меня иногда появляется чувство, что я могла бы начать все сначала. Тихо подняться, тихо уйти из своей прежней жизни и тихо вступить в другую.
Только в двух случаях я чувствую себя подобным образом, как в невесомости, с желанием начать что-то новое. Это когда Одри Хёпберн в «Завтраке у Тиффани» сидит на подоконнике и поет «Мун Ривер»:
There's such a lot of world to see[1]
В лице грусть. В Нью-Йорке, с гитарой, на подоконнике, стройная, плюющая на жалобы соседей: «Мисс Голлайтли!» Любить кошку и не того мужчину, да еще и петь. Это класс!
Или: едешь на машине. По абсолютно прямой улице. Одна.
Я замечательный водитель. Это отличает меня от большинства других женщин. Ничто другое меня от них не отличает. Я часто извиняюсь, вовсе не будучи уверенной в том, что вообще виновата. Я часто злюсь из-за прически, из-за ломких ногтей, из-за лишнего веса. Я выслушаю десять чужих мнений, прежде чем вынести свое, и считаю хорошим тот день, когда вешу хоть на триста граммов меньше, чем накануне вечером.
Но, дорогие мои, вы, которые ползете от светофора к светофору со скоростью пятнадцать километров в час, вцепившись в руль, как подстреленный ковбой в свой кольт, а на загородном шоссе полчаса плететесь позади тягача, потому что боитесь его обогнать: Я ХОРОШО ВОЖУ МАШИНУ. И не только это: я хорошо умею парковаться.
Водить машину – значит быть свободным. В любой момент я могу куда-нибудь свернуть. Когда я вижу дорожный указатель, на котором написано «Квакенбрюк», я могу решить, что именно в «Квакенбрюке» и найду свое счастье. Я показываю поворот, выезжаю и начинаю новую жизнь. Это так просто. В мечтах.
Утро субботы. Чуть больше половины шестого. Меня зовут Амелия «куколка» Штурм, завтра мне исполняется тридцать два – еще не совсем старуха – это единственное, что я могу сказать о себе наверняка.
Потому что я изменю свою жизнь еще прежде, чем этот проклятый комод обретет очертания, а постельное белье – цвет. Все будет не так, как прежде. Я очищу свою жизнь от хлама и избавлюсь от своих привычек. С легким сердцем я распрощаюсь со всеми и всем – исключая, конечно, моего парикмахера Бурги, мою любимую подругу Ибо, мою собаку Марпл и мой специальный спрей для ног. Женщине моего возраста пора знать, что ей нужно для путешествия в новую жизнь, а что лучше оставить. Одна вещь мне определенно больше не понадобится…
Я переворачиваюсь.
Филипп фон Бюлов всегда выглядит так, будто он уверен, что сейчас его будут фотографировать. Даже когда он спит, можно подумать, что он притворяется, будто спит, чтобы выглядеть по возможности более внушительно и красиво.
Я уверена, что если бы Филипп стал гостем программы «Big Brother»-Container, то он предпочел бы, чтобы ему три месяца не давали спать, чем позволить кому-то услышать, как он храпит.
Филипп всегда хорошо пахнет. У него никогда не бывает ни икоты, ни отрыжки – понятия не имею, куда он все это девает. Ни один прыщик не появляется на его лице, его темно-русые волосы серебрятся на висках, что, как известно, заставляет принимать всерьез даже Ричарда Гира и производит, хотя и ненадолго, сильное впечатление на Синди Кроуфорд.
