– Стыд и срам!
– Ничего подобного! Я страшно рад. Я только спросил его, почему же он не выгнал меня раньше, если он был обо мне такого мнения. Отец будет адски злиться. Но у меня хватит денег еще на неделю, чтобы не возвращаться домой. Ну, так как же, есть у тебя выпивка?
– Эх, Стэн, может ли такой жалкий раб, как я, получающий тридцать долларов в неделю, иметь собственный винный погреб?
– Паршивая у тебя, в общем, комната… Ты должен был бы родиться капиталистом, как я.
– Не так уж она плоха… А вот что меня действительно раздражает, так это сумасшедшие тревожные звонки на той стороне улицы… Всю ночь…
– Грабителей ловят, должно быть.
– Какие грабители! Там никто не живет. Провода соединились, или что-нибудь в этом роде. Не помню, когда они перестали звонить, но когда я ложился спать, я злился ужасно.
– Джеймс Херф, уж не хотите ли вы уверить меня, что вы ежедневно возвращаетесь домой трезвым?
– Надо быть глухим, чтобы не слышать этого проклятого звона, независимо от того, пьян ты или трезв.
– Ладно. В качестве паука-капиталиста приглашаю тебя позавтракать со мной. Известно ли тебе, что ты возился со своим туалетом ровным счетом час?
Они спустились по лестнице, пахнувшей сначала мыльным порошком, потом порошком для чистки меди, потом свиным салом, потом палеными волосами, потом помоями и светильным газом.
– Ты чертовски счастлив, Херфи, что никогда не был в колледже.
– Да ведь я окончил Колумбию, дурак ты эдакий! Ты бы не мог.
Колючий солнечный свет ударил Джимми в лицо, когда он открыл дверь.
– Это не считается.
Боже, как я люблю солнце! – воскликнул Джимми. – Я бы хотел жить в Колумбии.
– В университете?
– Нет, в настоящей, в той, где Богота, и Ориноко, и прочие штуки.
– Я знал одного чудесного парня, который уехал в Боготу. Он допился до смерти, чтобы избежать смерти от слоновой болезни.
– Все что хочешь… Пускай слоновая болезнь, пускай бубонная чума, желтая лихорадка – лишь бы вырваться из этой дыры!
– Город оргий, радости и наслаждений.
– Какие к черту оргии!.. Понимаешь ли ты, я прожил всю свою жизнь в этом проклятом городе, за исключением четырех лет, когда был маленьким. Я родился здесь и, наверно, здесь умру. Мне бы хотелось поступить во флот и повидать свет.
– Как тебе нравится «Динго»? Он заново выкрашен.
– Он шикарен. Когда запылится, будет похож на настоящий «мерседес».
– Я хотел выкрасить его в красный цвет, как пожарную машину, но шофер настоял на синем, полицейском… Как ты насчет того, чтобы пойти к Мукену выпить абсента?
– Абсент на завтрак? Господи!
Они поехали по Тридцать третьей улице, сверкавшей отраженным блеском окон, световыми квадратами грузовых фургонов, вспыхивающими восьмерками никелевых автомобильных частей.
– Как поживает Рут, Джимми?
– Хорошо, но она еще не получила места.
– Посмотри – «даймлер»!
Джимми буркнул что-то неопределенное. Когда они завернули на Шестую авеню, их остановил полисмен.
– Что у вас с глушителем? – заорал он.
– Я еду в гараж, чтобы подправить его. Он сломан.
– Надо следить… В следующий раз заплатите штраф.
– Ты всегда выходишь победителем, Стэн, – сказал Джимми. – А я никогда, хоть и на три года старше тебя.
– Это особый дар.
В ресторане весело пахло жареным картофелем, сигарами и коктейлем. Душная комната была полна говорящих, потных лиц.
– Стэн, почему ты так романтически вращаешь глазами, когда спрашиваешь про Рут? Мы с ней только друзья.
– Право, я ничего плохого не думал… И все же мне очень больно слышать это. По-моему, это ужасно.
– Рут не интересуется ничем, кроме сцены. Она прямо помешана на том, чтобы добиться успеха. Ей плевать на все остальное.
– Почему это, черт возьми, все жаждут успеха? Я хотел бы встретить кого-нибудь, кто мечтал бы о провале. Провал – единственная прекрасная вещь.
– Да, если у тебя есть средства.
– Все это чепуха… Ах, хорош коктейль! Херфи, я думаю, ты – единственный умный человек в этом городе. У тебя нет честолюбия.
– Почему ты знаешь, что нет?
– Ну, что ты будешь делать с успехом, когда достигнешь его? Ты не можешь ни съесть его, ни выпить. Конечно, я понимаю, что люди, у которых нет средств к существованию, должны выкручиваться, карабкаться. Но успех…
– Мое несчастье в том, что я никак не могу решить, чего я больше всего хочу. Поэтому я все время беспомощно топчусь на месте.
– Но Бог все решил за тебя. Ты это знаешь, но не хочешь себе признаться.
– Я знаю одно: больше всего я хочу выбраться из этого города, предварительно подложив бомбу под какой-нибудь небоскреб.
– Почему же ты этого не сделаешь? Это только следующий шаг.
– Но ведь надо знать, в каком направлении идти.
– Это уже не важно и не имеет значения.
– А потом – деньги…
– Ну, добыть деньги – это легче всего.
– Для старшего сына фирмы «Эмери и Эмери».
– Херф, нехорошо упрекать меня за грехи отца. Ты знаешь, что я не меньше тебя ненавижу всю эту банду.
– Я не обвиняю тебя, Стэн. Ты только чертовски счастливый малый, вот и все. Конечно, я тоже счастлив, счастливей многих. Оставленные моей матерью деньги поддерживали меня до двадцати двух лет. И у меня еще есть несколько сот долларов, отложенных на пресловутый черный день. А мой дядя – будь он проклят! – выискивает мне новую службу каждый раз, когда меня выгоняют.
– Бэ-бэ, черный барашек!
– Я положительно боюсь своих дядей и теток. Ты бы поглядел на моего кузена Джеймса Меривейла! Всю свою жизнь он делает только то, что ему приказывают. И процветает, как зеленое деревцо… Идеальный образец библейской мудрой девы.
– А как ты думаешь – хорошо жить с неразумной девой?
– Стэн, ты уже пьян. Ты начинаешь молоть чушь.
– Бэ-бэ! – Стэн положил салфетку и откинулся назад, смеясь горловым смехом.
Тошный, колючий запах абсента рос из стакана Джимми, как магический розовый куст. Он вдохнул его и поморщился.
– В качестве моралиста я протестую, – сказал он. – Удивительно все это…
– Мне бы сейчас виски с содовой – залить коктейль!
– Я буду следить за тобой. Ведь я – рабочий человек. Я должен уметь отличать неинтересные новости от интересных новостей… Черт! Не желаю я заводить об этом разговор… Как все это преступно глупо… Этот коктейль прямо-таки валит с ног.
