– Фил, вы волнуетесь по пустякам. – Его собеседник вынул изо рта сигару, откинулся на спинку вращающегося стула и зевнул. – Черт, скорее бы получить отпуск! Как было бы хорошо снова побывать в лесу.
– А адвокаты-евреи, а судьи-ирландцы… – закипятился Фил.
– Ох, заткнись, старик!
– Вы, можно сказать, идеальный образец гражданина и общественника, Хартли.
Хартли рассмеялся и потер ладонью лысую голову.
– Все эти разговоры хороши зимой, но летом я их слышать не могу. Черт побери, ведь я же только и живу ради трехнедельного отпуска. Пусть все архитекторы Нью-Йорка провалятся в преисподнюю – лишь бы от этого не вздорожал билет до Нью-Рочел…[129]Пойдем-ка лучше позавтракаем.
Стоя в лифте, Фил снова заговорил:
– Я знал только еще одного человека, который был настоящим, прирожденным архитектором. Это был старик Спеккер, у которого я работал, когда впервые приехал на север. Чудесный старый датчанин! Бедняга умер от рака два года тому назад. Вот это был архитектор! У меня есть целая папка его планов и чертежей здания, которое он называл Коммунальным домом. Семьдесят пять этажей, расположенных террасами, с висячими садами в каждом этаже, с отелями, театрами, турецкими банями, бассейнами для плавания, конторами, оранжереями, холодильниками, рыночной площадью – все в одном здании.
– Он нюхал кокаин?
– Ничего подобного.
Они шли по Тридцать четвертой улице. Был душный полдень, и народу на улице было мало.
– Черт возьми! – разразился вдруг Фил Сэндборн. – Девушки в этом городе становятся красивее с каждым годом.
– Вам нравится новая мода?
– Да. Было бы неплохо, если бы мы становились с каждым годом моложе, вместо того чтобы стариться.
– Да, единственное, что нам, старикам, остается, – это смотреть на них.
– И в этом наше спасение. Иначе наши жены бегали бы за нами с собаками-ищейками… Эх, если подумать о всех упущенных возможностях…
Когда они переходили Пятую авеню, Фил увидел девушку в такси. Из-под черных полей маленькой шляпки с красной кокардой два серых глаза, встретясь с его глазами, блеснули черно-зеленым блеском. Он затаил дыхание. Уличный гул умирал где-то вдали. Она не отводит глаз. Сделать два шага, открыть дверцу и сесть рядом с ней, – рядом с ней, стройной, как птичка. Шофер гонит, как осатанелый. Ее губы тянутся к нему, ее глаза, как плененные серые птички.
– Эй, берегись!..
Тяжелый железный грохот обрушивается на него сзади. Пятая авеню кружится красными, синими, лиловыми спиралями. «О Господи!»
– Ничего, ничего, оставьте меня, я через минуту сам встану.
– Сюда, сюда! Несите его сюда. Посторонитесь!
Крикливые голоса, синие колонны полисменов. Его спина, ноги – теплые, резиновые от крови. Пятая авеню содрогается от растущей боли. Маленький колокольчик звенит все ближе, ближе. Когда его поднимают в автомобиль скорой помощи, Пятая авеню хрипит в агонии и лопается. Он выгибает шею, чтобы увидеть ее, слабый, как черепаха, опрокидывается на спину. «Мои глаза приковали ее…» Он слышит свой стон. «Она могла бы остановиться, посмотреть, убит ли я». Маленький колокольчик звенит все тише, тише – в ночь.
Тревожные звонки на улице не переставали трещать. Сон Джимми нанизывался на них, как бусины на тесемку. Стук разбудил его. Он сел на кровати и увидел Стэна Эмери. Лицо Стэна было серо от пыли, руки засунуты в карманы красной кожаной куртки. Он стоял в ногах кровати, смеясь, раскачиваясь взад и вперед, с каблуков на носки.
– Который теперь час?
Джимми сидел на кровати и тер глаза кулаками. Он зевнул и недовольно посмотрел на мертвые, бутылочного цвета обои, на щель зеленого ставня, пропускавшую длинный луч солнечного света, на мраморную каминную доску, на которой стояла эмалированная, разрисованная пышными розами тарелка, на потрепанный синий халат в ногах кровати, на раздавленные окурки папирос в лиловой стеклянной пепельнице.
Лицо Стэна было красным и коричневым. Оно смеялось под меловой маской пыли.
– Половина двенадцатого, – сказал он.
– Предположим, что сейчас половина седьмого. Так будет хорошо… Стэн, какого черта ты тут делаешь?
– Нет ли у тебя чего-нибудь выпить, Херф? Нам с «Динго» ужасно хочется пить. Мы за всю дорогу из Бостона сделали только одну остановку – пили воду и бензин. Я два дня не ложился. Интересно, могу ли я продержаться так неделю?
– Черт возьми, я хотел бы провести неделю в кровати!
– Тебе нужно работать в газете, Херф. Тогда ты будешь чувствовать себя занятым человеком.
– Что с тобой только будет, Стэн? – Джимми извернулся и спустил ноги с кровати. – В одно прекрасное утро ты проснешься на мраморном столе в морге.
Ванная комната пахла зубной пастой и карболкой. Половик был мокрый, и Джимми сложил его вчетверо, прежде чем скинуть ночные туфли. Холодная вода взбудоражила его кровь. Он подставил голову под душ, выскочил и стал отряхиваться, как собака. Вода стекала ему в глаза и уши. Он надел халат и намылил лицо.
Теки, река, теки,
Вливайся в море, —
пел он фальшиво, скребя подбородок безопасной бритвой. «Мистер Гровер, боюсь, что на той неделе мне придется отказаться от работы у вас. Да, я уезжаю за границу. Заграничным корреспондентом. В Мексику. Нет, скорее всего в Иерихон,[130]корреспондентом «Болотной черепахи».
Было празднество в гареме,
И все евнухи плясали…
Он смазал лицо глицерином, завязал туалетные принадлежности в мокрое полотенце, проворно побежал по покрытой зеленым ковром, пахнущей капустой лестнице вниз и через переднюю в свою спальню. По дороге он встретил толстую квартирную хозяйку в чепце, чистившую ковер. Хозяйка подняла голову и бросила ледяной взгляд на его худые голые ноги, выглядывавшие из-под синего халата.
– Доброе утро, миссис Меджинис.
– Сегодня будет жарко, мистер Херф.
– Да, кажется.
Стэн лежал на кровати и читал «Восстание ангелов».[131]
– Черт возьми, я бы хотел знать несколько языков, как ты, Херфи.
– Французский я уже забыл. Я забываю языки еще скорее, чем выучиваю их.
– Кстати, меня выгнали из колледжа.
– Как так?
– Декан сказал, что лучше не возвращаться на будущий год. Он полагает, что есть другие поприща, где мои способности могут быть использованы гораздо лучше. Ты ведь его знаешь.
