Едва успев вернуться на остров, мой хозяин пережил еще одну обиду: он подал королю прошение возвратить ему права на поместье Нордфьорд вплоть до мая месяца, чтобы он мог взыскать арендную плату, сумму, без которой его доходам будет нанесен тяжкий урон – своим беспокойством на сей счет он поделился со всеми в доме, с сестрой Софией, с друзьями в Германии, с герцогом Мекленбургским. Сеньор без конца писал письма. За столом он только и делал, что обдумывал пассажи очередной эпистолы.
Свое ответное, послание король передал ему через посредство Фрииса. В нем монарх заявлял, что не имеет ни малейшего намерения, подобно своему отцу, до гробовой доски потворствовать гордыне дома Браге. Валькендорфу не составит труда найти для королевской казны лучшее применение, нежели снабжать астронома дорогими приборами.
В силу диковинных особенностей характера Сеньор и не подумал сократить свои расходы, он продолжал тратить деньги, не считая; словно бросал вызов не только врагам, но самой Судьбе. То и дело его видели возле печатного станка где сновали наборщики, которых он приглашал из столицы и весьма дорого оплачивал.
Во дни рождественских торжеств София приехала к брату в Ураниборг. Она горько корила своего племянника Тюге за то, что он в порыве любовного нетерпения побудил служанку Ливэ покинуть ее, не появляться целый месяц, доведя госпожу до отчаяния.
Тихо Браге ничего не знал об амурной связи юной колдуньи с его старшим сыном. Он потребовал объяснений, которых молодой человек к его вящему беспокойству дать не пожелал. Тогда Сеньор заперся в алхимическом кабинете, где просидел чуть не сутки, оплакивая всеобщее предательство.
На следующий день, возобновив домашнюю ссору, Тюге стал упрекать отца, что тот по собственной вине утратил благоволение двора. Юноша обвинил его в том, что он сорвал свадьбу дочери, без конца наседая на Геллиуса со все новыми притязаниями, дав тому повод потешать россказнями весь Копенгаген. Ведь этот негодяй ускорил беду, своими описаниями малейших подробностей их житья навлек немилость на семейство Браге. Он поощрял любопытство всех и каждого к их мерзостям…
– Каким еще мерзостям? – буркнул Сеньор.
– Не знаю, отец, – отвечал Тюге. – Не я же их творил.
Магдалена, все еще влюбленная в своего бывшего жениха, опять разрыдалась и потребовала, чтобы брат перестал мучить их такими разговорами. Она упрекнула его, зачем он прибавляет новую ложь к тем подлым наветам, что чернят Геллиуса, и заявила, что сегодня же уйдет на ферму, под крылышко матери.
Однако уже на рассвете следующего дня она, напротив, вернулась с целым обозом белья. Ее мамаша Кирстен прибыла тоже вместе с остальными дочерьми. Все они выглядели крайне расхристанными, тащили за собой трех белых псов Элизабет и испускали душераздирающие стоны. Слуги, которые были очень привязаны к сиятельной даме, рассказали, что Фюрбому и его сыну стоило большого труда удержать толпу разъяренных мужчин, чьи лица скрывались под масками: эта свора была полна решимости вытащить женщин из флигеля для гостей. Они выкрикивали бессвязные угрозы и, по-видимому, сильно нагрузились пивом. Эти разбойники ранили одного из слуг, тут уж люди с фермы обратили их в бегство, но арендатор сказал, что они прибыли из Ландскроны, чтобы расквитаться за гибель Густава Ассарсона, за которую они вроде бы поносили Сеньора.
Когда ослепительное солнце поднялось над этим днем, начавшимся так мрачно, к нам долетела новая весть: загоны опустошены, уток разворовали, главный затвор самого большого пруда открыт, мастер-бумажник и один из его подмастерьев зарезаны во сне все теми же бандитами. Они пробрались на остров со стороны Голландской долины.
Тихо Браге пришел в ужас.
– Мы сегодня же отправляемся в Копенгаген! – объявил он.
Распорядившись так, он повелел раздать десятерым из своих лакеев панцири, и мы начали понимать, сколь велика грозящая нам опасность.
– «Веддерен» вернется сюда завтра же, – сказал он нам. – На его борту будет достаточно людей, чтобы обеспечить здесь порядок. Ничего не бойтесь: более чем очевидно, что они злы только на меня. Узнав, что я уехал, эти люди сюда не вернутся, но я позабочусь, чтобы их нашли и покарали. Лонгомонтанус в наше отсутствие проследит за приборами. Тенгнагель и Хальдор позаботятся о том, чтобы вдову бумажника и его детей поселили во флигеле для слуг, как только тело несчастного будет предано земле.
Он призвал всех лакеев, всех учеников и каждому определил, что тому надлежало выполнить до возвращения хозяина. Так военачальник, прежде чем устремиться на другой конец поля битвы, раздает приказы остающимся.
Его люди суетились; день выдался пронизывающе холодный. На повозку погрузили пожитки дочерей и сундуки с книгами. Пар от конского дыхания взметался на ветру, словно дым костра. На море волны час от часу вздувались все мощнее, нас ждало трудное плавание, но, оставшись на острове, Господин рисковал попасть в положение еще более угрожающее. Он не колебался.
На пристани, прежде чем отчалить, он расспрашивав моряков, но те божились, что никого не видели. Разбойники явились с юга, они причалили к Голландской дюне. – Но кто дал им карту морского дна? – прорычал он.
Лишь крики чаек были ему ответом. Вступив на лодку, которая должна была подвезти его к «Веддерену», он встал во весь рост, еще колеблясь, не припугнуть ли их наказанием, но сообразил, что на это уже нет времени, и отплыл молча.
В тот первый раз меня чуть было не взяли на борт. София Браге, крайне раздраженная тем, что у нее увели ее домашнюю пророчицу, хотела пристроить меня к себе на ту же службу. Ее единственный сын, о котором она заботилась очень мало, большую часть времени проводил в семье покойного родителя, а теперь собрался вместе с одним из своих дядей отправиться в Берн на учение. Ее беспокоило это путешествие, она хотела посоветоваться со мной насчет судьбы сына, но Сеньор не посчитался с прихотью сестры.
Итак, мы смотрели, как он удалялся вместе с сиятельной дамой Кирстен Йоргенсдаттер, их тремя дочерьми и Тюге (другой сын, Йорген, с Рождества находился в Кнутсторпе, в Скании, откуда направился в Копенгаген прямиком, не заезжая на остров). Лонгомонтанус, Тенгнагель, двое новых учеников, которых я совсем не знал, пятеро наборщиков, лакеи в кольчугах, повара и я – все мы остались на острове к нашему немалому, хоть и молчаливому огорчению.
Мастера-бумажника и его ученика похоронили под стеной храма Святого Ибба, той самой, откуда виден дворец Кронборг, чья белизна, казалось, еще ярче сверкала от стужи. На кладбище вдова бумажника, обнимая своих детей, проклинала всех деревенских без изъятия. Она обвинила Свенна Мунтхе, что он, вернувшись из Ландскроны, подстрекал к бунту.
Свенн ушел, лицо у него перекосилось, словно у Иуды, волосы были всклокочены, одежда забрызгана грязью: видать, что побегал по полям. Рука его, сломанная вчера, висела, подвешенная на черном шарфе. Его младшая дочка Керсти сбежала из дому. Он разыскивал ее среди прибрежных скал, оступившись, скатился на камни, вот и переломал кости. Разбойники появились в то самое время, когда он был так занят поисками своего чада, что никому не пришло на ум заподозрить в нем их сообщника. А между тем их высадку на острове устроил именно он. Сын рыбака Неландера по его приказу уведомил их лоцмана о рифах, охраняющих путь в Голландскую долину. Эти люди должны были убить господина Браге, но, спьяну перепутав мельницу с замком, вместо него прирезали мастера-бумажника.
