В столовой Пшебецкий обернулся наконец и увидел сзади себя Крохина, который, склонив голову набок, спокойно и просто глядел на иезуита.
— Это вы? — вздрогнув, воскликнул Пшебецкий, узнав Крохина. — Отчего тут нет никого?
— Как нет? Я все время за вами хожу, — ответил Крохин, — это вы бежите из комнаты в комнату, так что и не остановишь вас.
— Немудрено! Побежишь! — отрывисто заговорил Пшебецкий. — Эта смерть совершенно неожиданна… я никак не думал найти его на столе, и вдруг…
— Он несколько дней уже был болен! — пояснил Крохин. — Смерть совсем не неожиданная.
— А кто его лечил?
— Доктор.
— Какой?
— Доктор Трофимов.
— Отчего же он умер?
— Не знаю! — пожал плечами Крохин. — Это дело доктора…
— Вот именно, — подхватил Пшебецкий, — мне желательно было бы повидать этого доктора!
— Поезжайте к нему или пригласите его к себе.
— А как его адрес?
Крохин подробно объяснил, где находится дом, в котором живет Трофимов.
— Как же он умер? — продолжал спрашивать Пшебецкий.
— Как умер? Отдал Богу душу, да и все тут.
— Ну, а теперь Трофимов был сегодня здесь?
— Был.
— Задолго до смерти?
— Нет, не очень… часа за два, пожалуй. При докторе началась агония, причем он сказал, что все кончено, и уехал.
— И тут ничего не случилось?
— То есть что случилось? Когда?
— А вот когда был тут доктор Трофимов?
— Нет, кажется, ничего.
Иосиф Антонович двинул рукой, должно быть, в знак выражения своего нетерпения. Он глянул прямо в глаза Крохину, и взгляд Иосифа Антоновича красноречивее слов сказал: "Не верю, тут должно было что-нибудь произойти, только ты сказать мне не хочешь".
Крохин, не сморгнув, выдержал его взгляд и потом скромно опустил голову.
"Я заставлю тебя говорить", — думал Пшебецкий и протянул к Крохину руки.
Но тот улыбнулся, покачал головой и сказал:
— Напрасно, брат Иосиф, со мной ничего не выйдет, я не подчинюсь вашему влиянию.
— Как не подчинишься? Как не выйдет? — запальчиво почти крикнул Пшебецкий, с силой тряхнул руками и всем существом своим сказал повелительно: — Спи!
В ответ раздался сдержанный, насмешливый хохот, словно эхо, прозвучавший в устах Крохина.
— Я вам говорю, напрасно! — повторил он. — Пойдите лучше попробуйте на ком другом свою силу, а для меня она не страшна!
Пшебецкий почувствовал себя смущенным.
В первый раз ему приходилось встретиться с человеком, который давал ему такой бесспорный отпор.
Простой, обыкновенный человек не мог дать ему этого отпора, и для него стало ясно, что Крохин, по-видимому, совсем не такой ничтожный приживальщик в доме Авакумова, каким он казался до сих пор.
"Очевидно, это перфектибилист!" — сообразил Пшебецкий и решил немедленно же сыграть на отступление.
— Я сам не знаю, что говорю! — стал извиняться он. — Меня так взволновала эта смерть и потом испугало ваше появление, что я сам хочу успокоить себя, а говорю вам «спи»! Это бывает, почтеннейший господин Крохин, не правда ли, а?
— Бывает! — согласился Крохин.
— А когда будет завтра панихида? — спросил Иосиф Антонович.
— В час дня.
— Так, хорошо, я завтра приеду на панихиду, а пока до свиданья!
И, повертевшись, Пшебецкий направился к лестнице, прося не провожать его и уверяя, что он уйдет один.
Крохин поклонился ему в знак согласия.
На лестнице Иосиф Антонович встретил Станислава и спросил у него:
— Что случилось?
— Барин умер! — ответил Станислав.
— Я не про то спрашиваю! Что случилось с тем человеком, которого я поручил тебе?
Станислав вытаращил удивленные глаза на Пшебецкого.
— С каким человеком?
— Ты разве не помнишь? Сегодня.
— Ничего не помню.
— Так! — протянул Иосиф Антонович.
Больше он Станислава не спрашивал: брат Иосиф сразу понял, в чем дело, и теперь уже не сомневался, что тут вмешались недруги иезуитского ордена.
Пшебецкий надел шляпу и вышел, а на верхней площадке на лестнице стоял Крохин, который слышал его короткий разговор со Станиславом, и, улыбаясь, поглядел брату Иосифу вслед.
LXVI
В течение дня несколько раз призывала сиделка Трофимова к больному, лишь только тот начинал холодеть. Степан Гаврилович возобновлял свои пасы, и больному становилось лучше.
Наступил вечер. Трофимов не отпустил Варгина и оставил его, уговорив ночевать у себя.
Вечером, после значительного промежутка времени, сиделка опять потребовала Трофимова, потому что больному снова сделалось худо.
Степан Гаврилович пошел, но едва держался на ногах от усталости; он был заметно бледен, и эта усталость лишила его уверенности в своих силах. Подходя к постели больного, он уже чувствовал эту неуверенность, но преодолел ее и, собрав всю, что оставалась у него, энергию, вытянул руки и стал двигать ими.
Сиделка, привыкшая уже к тому, что сейчас больной начнет согреваться, держала его за пульс, чтобы дать знать Трофимову кивком головы, когда появится действие магнетизма.
Трофимов добросовестно водил руками, сиделка, однако, была неподвижна.
Степан Гаврилович так и ожидал этого. Он ослабел и с ужасом должен был признать, что слабость его может быть губительна для больного.
— Неужели ничего? — шепотом спросил он у сиделки.
Та покачала головой и прошептала:
— Ничего… холодеет по-прежнему…
Трофимов сделал последнее усилие, напряг все свое существо, но это не помогло.
Делать было нечего. Степан Гаврилович подошел к больному, взял его руку и не мог различить пульса. Он приложил ухо к груди молодого человека, и ему показалось, что сердце не бьется. Больной — бледный, холодный — лежал недвижимый, как мертвец.
Трофимов опустил голову.
— Ослабел! — прошептал он. — Слишком многое взял на себя! Кажется, все кончено! — обратился он к сиделке, и в его голосе послышалась такая скорбь, такая тоска, что сиделка с искренним сожалением поглядела на Трофимова.
— Вы передохните немного! — посоветовала она. — Может быть, силы вернутся к вам.
Трофимов отрицательно покачал головой.
— Нельзя ли послать за другим доктором? — предложила сиделка.
