Перед тем как вернуться в Нью-Йорк, мы с Виктором списались и договорились снять наши прежние комнаты в «Большой Северной», которая была для нас как дом родной, и так мы и сделали. Виктор приехал в гостиницу прямо с вокзала, так как было бы глупо являться в часть в десять вечера. Всю дорогу с вокзала он потягивал из бутылки и давал приложиться и мне. Дома, разбирая багаж, он то болтал об этом последователе йогов, Олсоне, то принимался напевать «Все зовут меня «красавчик», – и в конце концов разбросал свои вещи по всей комнате.
– Я привез тебе подарок, – сказал он. – Не думай, пожалуйста, что я могу уехать на шесть недель и вернуться домой без подарка. Только вот беда, забыл я, куда его запихнул, так что я, пожалуй, сяду на пол в позиции йога и немножко уравновешусь – тогда я смогу вспомнить, куда сунул подарок, – это здорово помогает. Этот Олсон когда-нибудь спасет человечество.
Я так был рад, что вернулся в Нью-Йорк, так приятно было встретить опять Виктора, особенно потому, что он был слегка навеселе. Я спросил:
– От чего он спасет человечество?
Спросил я, конечно, так просто, чтобы поддержать разговор, но Виктор очень обрадовался моему вопросу.
– От чего спасет? – повторил он. – От чувства одиночества, вот от чего. Дай-ка мне бутылку и спаси меня от моего одиночества, ладно?
И Виктор сделал еще глоток, сидя на полу в одной из позиций йогов, которым он научился у Олсона. Ноги он скрестил под собой, спину выпрямил и все старался вытянуться еще прямее.
– Да, одиночество, – говорил он. – Ну куда это запропастился подарок? Я уверен, что ты ему очень обрадуешься.
Немного погодя он возгласил, что обрел необходимое равновесие и, кажется, знает, куда положил свой подарок. Он встал и начал опять ворошить барахло, которое вытряхнул из вещевого мешка. Подарка он не нашел, но обнаружил экземпляр «Ныо рипаблик» и раскрыл его на странице, где было напечатано мое письмо к отцу.
– Олсон говорит, что ты великий человек, – сказал Виктор. – Это он показал мне этот журнал. Он говорит, что ты написал нечто такое, что тоже поможет спасти человечество. Я перечел твое письмо восемь или десять раз и думаю, что Олсон прав. Не очень-то я разбираюсь в таких вещах, но, по-моему, тут что-то есть, в этом письме к отцу. Подарок должен быть где-то здесь. С помощью внутреннего равновесия я разыщу его моментально.
Но тут он нашел опять что-то другое и сказал:
– Знаешь, когда твой друг – великий человек, даже если он ничего не смыслит в тайнах природы, это тебя обязывает тоже стать великим человеком. Так вот, я тут тоже кое-что накропал – вот оно.
Он протянул мне листок гостиничной почтовой бумаги.
– Не очень много, – сказал он, – но кое-что получилось, по-моему. Это отняло у меня добрую половину ночи. Ты, наверно, назовешь это философской притчей. На вот, прочти.
И вот я прочел его творение. Это было нечто поразительное и никак не походило на то, что он, по моим представлениям, мог написать. Не можем мы правильно судить о других – человек вдруг возьмет да и огорошит вас чем-нибудь.
Вверху было написано: «Наблюдения Виктора Тоска, сочинение Виктора Тоска». И чуть пониже: «Часть 1».
А дальше шло вот что:
«Однажды кто-то мне сказал: хочу вас познакомить с моим другом. И я с ним познакомился, но что-то мне в нем показалось странным. На следующий день я заметил, что у него нет глаз».
– Ну, как по-твоему, ничего?
– Очень забавно.
– По-моему, это должно что-то говорить людям, – сказал Виктор. – Я очень старался. Конечно, это мой первый опыт. И я не думаю, чтобы из меня когда-нибудь вышел такой писатель, как ты. Для меня это только развлечение в часы досуга. Одиночество – вот моя специальность. Но почему бы иногда не пописывать – это никому не повредит. А вот и подарок.
Подарок был тщательно упакован. Я разрезал бечевку, развернул бумагу, поднял крышку картонного ящичка. Там лежали три апельсина, которые оставил мне в госпитале японский парнишка. Они еще больше высохли и съежились, но все-таки мне было очень приятно их видеть, и я был рад, что у меня есть друг, который сберег для меня три высохших апельсина.
– Я знал, что ты обрадуешься моему подарку, – сказал Виктор.
– Конечно, я рад, что ты сберег их для меня. Почему ты это сделал?
– Я не дурак, – сказал Виктор. – Кое в чем я все-таки разбираюсь. Как по-твоему, продолжать мне мою писательскую карьеру?
– Разумеется, – сказал я.
– А где это ты научился так писать? – спросил он. – Когда я в первый раз тебя увидел, я думал, ты глуповат. А сам себе я казался очень остроумным. Ты что, в школе учился таким вещам? Пойдем куда-нибудь, выпьем.
Глава 35Виктор Тоска убеждает Весли писать о любви, звонит по телефону своей возлюбленной в Сан-Франциско и покупает розу
Мы взяли такси и поехали в тот бар, где я познакомился с моей женщиной, потому что мне нравилось это место. Кроне того, там мог оказаться старый ирландец. Мне хотелось пойти куда-нибудь, где бы я мог повидаться с людьми. Я даже думал: может быть, и моя знакомая зайдет опрокинуть стаканчик – было бы здорово встретиться с ней опять в баре. Но старого ирландца там весь вечер не было, не показывалась и моя знакомая, но все-таки мы с Виктором здорово повеселились, хорошенько выпили, и вот он говорит:
– Джексон, я решил вызвать в Нью-Йорк свою девушку – умираю от тоски.
Он пошел в телефонную будку, потом вернулся и попросил буфетчика разменять десять долларов. Было около часу ночи, но в Сан-Франциско еще и вечер не наступил. Я думал, Виктор будет громко кричать по телефону, как это делают почти все, когда разговаривают на далеком расстоянии, но он говорил очень тихо. Минут через десять он вышел из будки, присел к стойке, допил двойную порцию виски и лишь после этого заговорил.
– Пиши о любви, – сказал он. – Любовь – это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради Бога, расскажи им о любви. Ни о чем другом не говори. Рассказывай все время повесть о любви. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Деньги – ничто, преступление – тоже. И война – ничто, все на свете – ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!
Я понимал, как он влюблен, и знал, что любовь может сделать с человеком. Любовь может сделать человека великим. Ничто другое не может, только любовь. Я понимал, как худо не быть влюбленным.
– Приедет? – спросил я.
Вместо ответа он опять пошел к телефону. Проговорив еще минут десять, он вернулся ко мне и сказал:
– Да, приедет. Я поговорил с ней еще раз. По-итальянски. В первый раз я забыл это сделать, а теперь поговорил по-итальянски. Я говорил по-итальянски с ней, говорил по-итальянски с ее матерью и со своей мамой тоже поговорил по-итальянски. Они сказали, хорошо, они приедут через месяц, – но я сказал нет, и тогда они сказали: через неделю, – но я опять сказал нет, и тогда они сказали: «А когда ты хочешь, чтобы мы приехали?» И я сказал: «С первым вечерним поездом». И тогда моя девушка заплакала и сказала: «Ладно, мы сейчас уложимся и выедем с первым поездом». Так пиши же о любви. Пиши о любви без конца. Слишком тоскливо жить без любви. Обещай, что будешь писать о любви. Я-то думал, ты глуповат, да это все оттого, что у тебя был такой вид… Обещай, что будешь петь одну эту песню. Обещаешь, да?
