Губы его улыбались, губы — но не глаза.
— Вам с детства внушали, что существа, мне подобные, боятся креста и трепещут пред ликом Господним. Тем не менее многие из нас лежат в освященной земле, под крестами, даже в церквах. Нет такого священного символа, который мог бы остановить нас, Мадлен. Я спокойно могу прикасаться к распятию, не испытывая при том никаких неудобств. Это тех, кто поклоняется дьяволу, страшат христианские символы. Это они, а не мы, не выносят крестов. Это их, а не нас, повергает в трепет один вид знаков силы Господней…
Мадлен направила лошадь к мосту и, когда копыта испанки ступили на замшелые камни, натянула поводья.
— А как насчет воды? — спросила она, повернувшись. — Она ведь должна вас пугать. Он тоже взошел на мост.
— Не беспокойтесь, я защищен.
Граф смотрел на Мадлен. Он снял треуголку, свернул ее и сунул под мышку. В рассеянном свете осеннего дня его волосы приобрели медно-каштановый цвет.
— Да, кое-какие поверья соответствуют истине. Я действительно не могу перейти через бегущую воду. Но смотрите, — добавил он и топнул каблуком по камням моста. — Давным-давно я придумал эту уловку — наполнять каблуки и подошвы землей. Пока я обут — ни вода, ни солнце мне не страшны.
Мадлен рассмеялась.
— А я-то сочла, что вам хочется казаться выше чем есть! И все удивлялась, глядя на ваши громоздкие туфли.
Напуганная этой вспышкой веселья кобыла вскинула голову и едва не взбрыкнула. Мадлен успокоила ее, ласково похлопав по шее.
Граф тоже рассмеялся, лицо его прояснилось.
— Мадлен, дорогая, я ведь и впрямь невысок.
— Если я действительно вам дорога, все остальное не имеет значения.
Голос ее дрогнул, граф удивленно вскинул глаза. Мадлен быстро спросила:
— Когда? Отвечайте же, Сен-Жермен. Я жду вас и жду, я устала.
Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила глухим голосом:
— Когда? Отвечайте. Я совершенно измучилась. Вы ведь не можете вот так меня бросить?
Сен-Жермен вертел в руках повод с таким видом, словно не понимал, как он к нему попал.
— Мадлен, я… я забочусь о вас. Кровь… это лишь малая часть… вершина горы, уходящей в пучину. Если я вновь отворю ваши жилы… так скоро… — Он смешался, речь его прервалась.
— Тогда отворите мне ваши. Пожалуйста, Сен-Жермен… во имя любви, о которой вы так хорошо говорите и о которой я, к сожалению, так мало знаю…
Он зажмурил глаза, словно от боли, затем очень тихо сказал:
— Нет.
— Почему нет? — Она в нетерпении соскочила на землю. — Я ведь дарю вам себя. Почему бы и вам не ответить мне тем же?
Его ответ был решительно резок.
— Нет!
— Почему? — Она стояла на гребне моста, преграждая ему дорогу. — Почему? Отвечайте!
— Ну хорошо, — сдался он. — Попробовав моей крови, Мадлен, вы наверняка сделаетесь такой же, как я. Обратного хода не будет.
Он ощутил сильное головокружение, какое всегда испытывал при виде бегущей воды, и отвернулся от речки.
— Что в этом ужасного? — Мадлен приблизилась к Сен-Жермену и всмотрелась в его лицо. — Вы можете мне сказать, что в этом ужасного?
— Одиночество.
Он хотел отвернуться, она не давала, он принужден был смотреть ей прямо в глаза. Со времен Деметрис прошло два века, и ни одна женщина после нее не повергала его в такое смятение. У него были тайные, можно сказать односторонние, связи, порой напоенные чувствами, подобными тем, что внушала ему Люсьен де Кресси. Однако его избранницы не ведали, кто он и что он, они принимали его визиты за порождение собственных измышлений. Правда несомненно бы их потрясла и наполнила отвращением — как к себе, так и к ночному безгласному визитеру. Но Мадлен сама догадалась, кто он такой, и… не отпрянула, не ужаснулась. Она ищет с ним встреч, она добивается их, она не хочет внимать голосу разума. Он, со своей стороны, страшится ее потерять и в то же время надеется оберечь от собственных посягательств. Сен-Жермен сделал усилие и повернулся к Мадлен спиной.
Поток под мостом грохотал непрерывно, словно нетерпеливый любовник, барабанящий в закрытую дверь. Заводь, в которую он вливался, была местами подернута рябью, но там, где вода оставалась гладкой, в ней отражались две лошади, мост и молодая темноволосая женщина. И… никакого намека на присутствие кого-то еще.
— Одиночество? Только-то? — Она взяла его за руку и мысленно улыбнулась. Он не отпрянул — это хороший знак.
Он все еще не оборачивался.
— Вы не поймете. Бессмертие начинает восприниматься как наказание, а постоянная жажда — и пуще того. И то и другое становится ненавистным.
— И что же? Чем это хуже той жизни, которая уготована мне? Разве без вас я в меньшей опасности, чем рядом с вами? Вспомните круг моих кавалеров, вспомните Сан-Дезэспор. Разве моя невинность — защита от Сен-Себастьяна? Куда вы толкаете меня, Сен-Жермен?
Мягким движением она заставила его повернуться.
— Неужто моя любовь ничего не значит для вас? Он попытался высвободиться, она не пустила. Он решился на крайность и выдохнул с горьким смешком.
— Вы не первая. И не последняя.
— Я это знаю. — Взгляд ее наполнился болью, но голос был тверд. — Я не дурочка, но вам-то что за печаль?
Он мягко коснулся губами ее рта, поцелуй был почти невинным. Он ее ранил, он чувствовал, как она напряглась.
— Я знаю одно: мое чувство к вам уникально. Во мне только вы. Простите меня, Медлен.
Она обмякла и ткнулась лбом в его подбородок.
— Боже, какое счастье. Молчите. Не говорите более ничего.
Взглянув на тропу, Сен-Жермен с сожалением покачал головой.
— Ваши родичи нас скоро нагонят.
— Но у нас ведь есть еще время?
— Нет, — он прикоснулся к ее щеке. — Я приду к вам, Мадлен. Как только вы захотите. После вашего празднества я к вам приду.
Она судорожно схватила его за руку.
— Обещайте!
Он улыбнулся.
— Вы — это я. А себя мне не обмануть.
Она хотела сказать еще что-то, но он закрыл ей губы ладонью. Тогда она принялась целовать его пальцы и не унялась, пока не поцеловала каждый из них.
— Смотрите же, Сен-Жермен!
Девушка побежала к лошадке, но взобраться в седло без посторонней помощи не смогла. Руки, ее поддержавшие, подрагивали, но были крепки. И, к огорчению всадницы, не позволили себе даже крошечной вольности.
— Благодарю вас, — холодно сказала Мадлен.
— Взгляните туда, — виновато откликнулся Сен-Жермен, указывая на двух всадников, появившихся в отдалении. — Граф и графиня. Они уже тут.
