– … Подожди, Маша, я все-таки не понимаю… – Тетка хмурилась, морщила лоб, жевала белесыми губами, силясь что-то понять из обильно смоченного слезами Машиного повествования. – Ты, значит, продала свою землю, отдала зачем-то, вот так, из рук в руки, деньги какой-то непонятной, посторонней женщине, а теперь покупатель требует или вернуть деньги, или выехать с участка. Так? Я тебя правильно понимаю?
Маша, заливаясь слезами, покивала. Мужа теткиного, к счастью, дома не было, и сыпануть на Машины раны дополнительную пригоршню соли было некому. Хотя и теткиных садистских расспросов было выше крыши.
– Да как ты умудрилась все это сделать-то?! Зачем?!
– Я хотела, чтобы эта сыкуха уехала – тогда б и Вадик домой вернулся…
– Ага, а он вместо того, чтобы вернуться, за ней наладился?
– Наверное… Не знаю. Уехал, говорят.
– Ну ты и наделала, Маш, ты и наделала!.. Нарочно не придумаешь! Куда ж ты теперь пойдешь-то?
– Не знаю, теть Кать, ох не знаю…
– Тебя даже в дом престарелых не возьмут, – передернула плечами тетка.
– Почему? – гундосо поинтересовалась Маша.
– У тебя двое взрослых сыновей. Таких не берут. Да и жизнь там… – Она махнула рукой – будто знала, какая в богаделке жизнь. – А ты не думаешь к Володе обратиться за помощью? Они сейчас вроде неплохо живут – если, конечно, сейчас вообще кто-то хорошо живет, – деловито осведомилась тетка.
– Да умру, а к «этой» не пойду, – пробормотала Маша.
– Я тебя не про «эту», как ты ее называешь, спрашиваю, а про сына твоего родного, – досадливо поморщившись, разъяснила тетка.
Маша промолчала, а драгоценная родственница продолжила обсуждать варианты Машиных последующих действий, словно нарочно подбирая самые унизительные и оскорбительные.
– А Вадика ты не хочешь сама разыскать? Чего ждать-то, пока объявится?
– Я пробовала… Никто не знает, где он жилье снимал.
– Да я знаю. У меня телефон даже есть – сына бабули этой. Погоди.
Маша встрепенулась, будто это было верное спасение, а тетка встала, вышла из кухни, и через некоторое время Маша услыхала, как она говорит по телефону в прихожей.
– Значит, так… – Тетка, вошла в кухню с клочком бумаги. – Вот адрес, где Вадик снимал комнату. Может, он хозяйке сказал, куда отправился, хоть обмолвился… Не потеряй. Сходишь?
– Схожу, что ж теперь.
– Ну, если этот твой покупатель совсем ждать не захочет, поживи у меня недельку, пока Александр Иваныч в доме отдыха. А там… Я и не знаю… Вещи, самые ценные, можно к нам в гараж пока отвезти. Мы зимой все равно машиной не пользуемся. А что дальше с тобой будет, я и ума не приложу. Как ты все это учудила? Сейчас пьяницы, наркоманы без жилья остаются, да, это есть. А ты… сама… так вот. Зачем? Я все понять хочу…
Тетка сверлила Машу недоуменным взглядом все то время, пока Маша вялыми, бессильными руками напяливала обувку и пальто.
«Хочешь, да не можешь… Своих деток Бог не дал, вот и не можешь!»
– За сына я за своего боролась, тетя Катя. За сына!
– Не за сына ты, Маш, боролась, – жалостливо-снисходительно улыбнулась тетка. – Ох нет…
– За него – сына, кровиночку!
– Ты против других женщин боролась, вот что. Ну и доборолась – сыну-то твоему и вернуться некуда, даже если бы он и захотел. А?
«Ой, и верно!»
Маша, вдруг осознав, как чудовищно права тетка, так и застыла посреди прихожей. Как же она этого-то не предусмотрела?!
– Ладно, пустой разговор, – махнула рукой мудрая родственница. – Тебя не пробьешь. Сегодня к этой бабуле пойдешь, завтра?
– Сейчас пойду, пока светло.
Бабулей, у которой Вадик снимал комнатенку в частном доме на другой окраине города, оказалась поджарая старушка ну чуть постарше самой Маши.
– Да в одночасье манатки собрал и уехал. Но вроде как-то недалеко собрался. Чтоб там про поезд говорил – этого нет, не скажу. А что – родной матери не сообщил, не удосужился?
– Не удосужился, – скорбно подтвердила Маша.
– Вот и расти их, деток. А?
– Да.
– Бросил мать и убег, изверг.
Маша хотела было рассказать ей о том, что сын у нее не изверг, что это все девки-сыкухи виноваты – всегда смотрели, как бы Машу с сыночками разлучить, вот и добились своего. Но, уже привыкнув, что никто ее не понимает, Маша промолчала, только покачала головой.
– Ну вы передадите ему, если объявится, ладно?
– Скажу, скажу, что мать навестить надо… Ох я ж ему и скажу!
Маша испугалась, что старуха наговорит лишнего, ни за что обидит Вадика, но в детали вдаваться побоялась. Могло стать еще хуже, да и сил на такие разговоры совсем уже не было. Ведь надо было отправляться в уже не ей принадлежащий дом, как-то запаковать самые ценные вещи, хрусталь, посуду… И если Голованов не согласится еще немного подождать, съезжать из дома, где Маша родилась, где жили и умерли ее родители, куда они приняли Машиного мужа… Оставить на разор и поругание дом, куда принесла она своих новорожденных сыночков, таких маленьких и беспомощных. А теперь надо было это все бросить, хозяйство, огород…
И как же это все случилось – как-то незаметно Маша оказалась на улице, одна-одинешенька, старая, больная, без помощи, почти без денег и без какого-то приемлемого будущего…
Приближался Новый год. Маша, в смутном своем горестном состоянии, понимала это по тому, что все чаще мимо нее на электричку пробегали люди со связанными в тугую зеленую свечку елками. Уже не первую неделю Маша жила на вокзале, вместе с такими же бездомными. Соседям по залу ожидания свое здесь появление она объяснила тем, что ее из дому выгнали невестки – злобные сыновнины женки. Товарищи по несчастью сочувственно кивали – сами такие, знаем, знаем… Родственнички дорогие! От них только и жди! А сыновья что же? Так и позволили родную мать из дома выгнать? Маша только безнадежно махала рукой.
Вокзальный контингент состоял в основном из мужиков неопределенного возраста, но отнюдь не старых, так что к Маше они обращались почтительно – тетя Маня. Кроме того, она, в отличие от большинства, оказалась здесь не «по пьяни», а была жертвой человеческой подлости, что тоже поддерживало ее авторитет. Кормились они все объедками из вокзальных буфетов, что, конечно, было скудновато, поскольку все было дорого и люди, даже нормальные, домашние, экономили, берегли продукты и особо ими не разбрасывались. Маша еще не слишком отощала, поскольку не так давно питалась сносно, – остатки тех, головановских, денег выручали. Но и они кончились, тем более что цены скакали и скакали, и все неуклонно вверх.
… От тетки, чтобы не встречаться с ее мужем и не объяснять ему, с чего это она вдруг продала участок и осталась без жилья, Маша ушла быстро. А переехала она к той старушке, у которой жил Вадик. Та, конечно, удивилась: зачем порядочной, солидной даме снимать жилье? А сыночку здесь ждать удобнее, объяснила Маша. Ну, жди, жди… Не жалко. Но когда кончились остатки денег – а пенсии Маше было в обрез на еду и кое-какую одежонку, – старушка Машу скоренько выставила. Той самой на жизнь не хватало, и держать жиличку бесплатно она не могла при всем ее словесном сочувствии.
