Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
— Я склоняюсь к такому же мнению, Лаврентий Павлович. — Мартынов поморщился. — Но ведь были точные данные о гибели охраны!
— Вот сейчас и узнаем, насколько точные. От самого источника информации и узнаем. — Берия поднял трубку и спросил: — Пришел? Пусть войдет!
Если бы Стасов находился в кабинете, он бы очень удивился. В кабинет зашел подтянутый старший лейтенант ГБ, которого Стасов знал как лейтенанта-связиста Ахундзянова.
— Товарищ старший лейтенант, подумайте, хорошо подумайте, а потом ответьте. Вы уверены в гибели ваших коллег в Волновахе? Я имею в виду Спиридонова и Коляду? В отчете вы написали, что забрали документы у убитых товарищей. Вы знаете, что правду я узнаю все равно, поэтому подумайте хорошо, прежде чем отвечать.
Побледневший старший лейтенант сглотнул и заговорил:
— Так точно, товарищ нарком, уверен. Лейтенанту Коляде осколком срубило верхнюю часть головы, а Спиридонов… — Ахундзянов, «дрогнув» взглядом, закончил: — Спиридонов получил осколки в грудь, живот и голову. Когда я забирал его документы, было видно, что он вот-вот умрет.
— Получается следующее. — Голос Лаврентии Павловича был мягким-мягким. — Вы оставили тяжелораненого сотрудника госбезопасности на территории, переходящей под контроль противника, не попытавшись его спасти либо принять меры к невозможности выдачи им секретной информации. Далее вы ввели руководство органов государственной безопасности СССР в заблуждение ложным рапортом. Я вас правильно понял, гражданин Ахундзянов?
С каждым словом, произносимым Берия, Ахундзянов бледнел все сильней и сильней, в конце речи став походить на живой, пока живой, труп. А Федотов в это же время краснел и краснел. Именно к его людям относился Ахундзянов и другие охранники. Берия считал, что контрразведчики прекрасно справятся с такой задачей. Сейчас Павлу Васильевичу было мучительно стыдно за своего, уже бывшего, сотрудника. Берия нажал кнопку на столе, вошли два немолодых сержанта НКВД и вопросительно посмотрели на наркома.
— Уведите его. И проследите, чтобы он ничего с собой не сделал. — Берия снова поморщился. — Из-за одного гаденыша…
Тут зазвонил телефон, и Лаврентий Павлович вынужден был прерваться.
— Да. Да?! Это точно?!! — В голосе наркома появилась нешуточная радость. — Срочно сюда, в управление! И чтобы ни волосок не упал! Жду!!!
Бросив трубку, Берия с озадаченной улыбкой посмотрел на Федотова с Мартыновым:
— Вот так, товарищи! Не было ни гроша, а сразу алтын! Звонили из Реутова. Похоже на то, взяли нападавших на Стасову! Один тяжелый, без сознания, двое убиты, один сдался. Все имели липовые удостоверения сотрудников НКВД, бойцов и командиров РККА и паспорта. Двое из них были легко ранены ранее!
Вскочив из-за стола, он потер руки, прошептав: «Поговорим…» От этого шепота Мартынов вдруг почувствовал, как по спине пробежала холодная струйка пота, а Федотов улыбнулся так, что вторая струйка не задержалась!
Глава 31
Ночевать я остался в кабинете. Ну не могу заставить себя идти домой. Поздно вечером зашел Мартынов, потоптался молча у дверей и ушел. А я достал из Яшкиного стола папиросы, которые он хранил «на всякий случай», и закурил, бездумно глядя на свой стол. Хоть и обещал я Тебе, Господи, что не буду курить, но… Не простишь — и не надо! Не стало Олеськи, не стало ни старого Стасова, ни совсем старого Дмитрия Николаевича Сергеева. А кто есть? А хрен его знает. Какой-то тип с пустой душой. Интересно, а водка у нас есть? Проверил столы сослуживцев и нашел. Как ни странно, в столе Олеси обнаружил небольшую фляжку с коньяком, почти полную, а в Юркином — солдатскую фляжку со спиртом. Сделал большой глоток коньяка, закурил новую папиросу, закрыл глаза и задумался. Как дальше жить будем, товарищ Стасов? Благодаря последним событиям будет хорошо, если меня не запрут, а оставят «на коротком поводке». С какой стороны ни смотри, а люди Лаврентия Павловича облажались. Причем по-крупному! Из этого следует несколько вариантов моей дальнейшей судьбы: первый — самый неприятный для меня, но весьма вероятный — меня закрывают в укромном месте. Не хотелось бы этого, ни в коем случае! Второй — все остается по-старому — вероятность поменьше, но есть. Тоже не хочу. Да и не смогу. Третий вариант — что-то придумать свое. А что я могу придумать такого, чего не придумают эти «зубры»? Ни-че-го! По очереди, то затягиваясь папироской, то отхлебывая коньяк, я пытался придумать хоть что-то, что могло помочь мне не оказаться взаперти. Спохватившись, закрутил крышку фляжки и убрал все спиртное в сейф. Еще не хватало навести всех на мысли, что спиваться начинаю! Такого счастья мне и на фиг не нужно! Ладно, придется идти домой. На выходе меня остановил дежурный, сказав, что меня отвезут, мол, «специальное распоряжение». Через пять минут я сидел в машине с двумя крепкими сержантами, ехал домой. Проверившие квартиру сержанты пожелали доброй ночи, и я остался один в пустой квартире. Всюду царил идеальный порядок, полы чисто вымыты, все аккуратно разложено — прибрались! Плюнув на все, постелил себе в зале на диване и завалился спать. Спалось паршиво, всю ночь снилась всякая ерунда, но что именно — не запомнилось. А утром меня разбудил стук в дверь. Оказалось, что я тупо проспал! Быстро закончив утренние дела, я отправился в Управление, снова в сопровождении вчерашних сержантов — телохранители, однако.
На службе меня ожидала крайне неприятная процедура — опознание. Приехав в морг, я вдруг ощутил иррациональную надежду на то, что произошла ошибка, что Олеся жива, а женщина с ее документами мне неизвестна. Я смотрел на любимое лицо, ставшее каким-то неуловимо другим. Как в тумане, отвечал на вопросы следователя, с которым и приехал. Потом, с полным безразличием, опознал урода из Волновахи и снова отвечал на вопросы. Закончилось все тем, что в машине с Мартыновым мы выпили коньяка и поехали на службу. Почему-то я не чувствовал ни злости, ни тоски. Пустота и безразличие. Я спокойно разговаривал с Мартыновым, что-то спрашивал у него, отвечал сам, не испытывая при этом никаких эмоций. Как будто атрофировались все чувства разом, и, сообщи мне, что сейчас меня расстреляют, я только пожму плечами и спрошу — к какой стенке встать. В таком состоянии я и сел работать с бумагами. Докладные, рапорта, служебные записки и отчеты — все эти бумаги проходили перед глазами одна за другой. Некоторые я откладывал в сторону, чтобы потом посмотреть еще раз. Какие-то детали в них «цепляли» глаз, но что именно в них не так, не было понятно сразу. Последним документом в папке оказался очередной донос в особый отдел. Прочитав его в первый раз, я положил его в основные бумаги, но что-то «царапнуло глаз», и я вновь вернулся к нему. Более внимательно прочитал и понял, что меня насторожило. До боли знакомые слова! В заявлении «доброжелатель», Кабанов Андрей Фомич, 1901 г.р., беспартийный, работающий слесарем-кочегаром в эвакогоспитале № 2939 в Москве, по адресу переулок Якоревский, 8, сообщал о подозрительном поведении дворника, Минаева Игоря Сергеевича, 1920 г.р., после ранения и тяжелой контузии частично потерявшего память, непригодного к дальнейшей службе. Кабанову кажется, что Минаев притворяется и с памятью у него все хорошо, а еще «песенки антисоветские поет, када ево не слышат. Я случайно слыхал, там слова были — кто за Сталина за Ленина, я ж за всех российских баб…» И еще много всего в таком стиле. Интересно то, что все проявления нормальности возникли за неделю до написания заявления. Но самое главное — эти слова из песенки. Это ж «Любэ», «Самоволочка»! И дата доноса дает повод для оптимизма — всего три дня прошло! И куда только делось мое спокойствие! Я залетел в кабинет Мартынова, чуть не вынеся ему дверь.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
