Редкая капель быстро превратилось в душ со слабым напором. Неожиданно похолодало.
Двое торопливо петляли между стволами. И почему-то именно сейчас Никите приспичило отвечать на нелицеприятную отповедь рода человеческого, как будто орать на бегу под дождем было его любимым занятием. «Это ты, конечно, хорошую речь произнесла. Но кое в чем ты ошибаешься. Я действительно не знал, каково чувствовать себя убийцей. Нет, я не хочу сказать, что раньше мне не приходилось этого делать. Просто я в отличие от тебя не рефлексировал на эту тему. Мне это не нужно… Знаешь, есть такая штука – черно-белая логика. Ее можно по-разному применять. Например, делить людей на убийц и неубийц. Или использовать градацию – делить на тех, кто убивает во зло, и тех, кто во благо. У этой логики имеется один дефект – она позволяет ненавидеть и отстреливать тех, кто на „черной“ стороне. Плохих. Невзирая на готовность „понять и простить врага“. А есть другая логика, которая вообще не делит. Нет никаких убийц и неубийц. Есть просто люди. Разные. Но одинаково нуждающиеся в милосердии. В разных пропорциях в них перемешано то и другое. Так вот, если ты не хочешь, чтобы вокруг тебя были сплошные убийцы, апеллируй к той их части, которая неубийца. И, кстати, не советую зацикливаться на своем собственном чужаке-убийце».
Ди бежала и продиралась через кусты, сжав зубы. Одежда уже неприятно липла к телу. Утренний душ и физзарядка в комплекте. Впереди сквозь стволы и ветви проступили очертания окон и крыши со скатами. «Если следовать этой неделимой логике, – прокричала она в ответ, – ты сам убиваешь просто людей. Не плохих, и не хороших и достойных милосердия. Может, поэтому ты предпочитаешь не рефлексировать на эту тему?» – «Это уже не люди. Человек тот, у кого есть душа, а не тот, кто разговаривает и может думать. У этих самозванных тхагов не оставалось человеческой души. Гроссмейстер их выпотрошил, чтобы сделать послушных роботов. Остались пустые оболочки».
Они взбежали на крыльцо и нырнули под сень заброшенного дома – дверь была нараспашку. Через просторный коридор, где густел полумрак, вышли на светлую застекленную веранду. Здесь стоял круглый дощатый стол, но не было ни одного стула и вообще никакой другой мебели. На облицованной деревом стене висел унылый пейзаж в рамке. Ди примостилась на столе. Дождь барабанил по стеклу, словно тоже просился на постой, под крышу, в тепло дома. Только тепла здесь не было. Ди не заметила, как начала дрожать. «Чей это дом?» – «Одного старого заслуженного мизантропа. Он давно умер, а в завещании запретил продавать дом. Наследников не было, и все свои деньги он отдал городской казне в уплату этой милой причуды. Аренда земли на ближайшие лет двести. Естественно, без гарантии. Но желающие купить дом пока не сыскались. Нам лучше перейти в другую комнату. Там есть камин». – «А дрова?» – «А дровами будет этот стол. Странно даже, что он до сих пор уцелел. Сюда же наверняка бродяги наведываются».
Ди спрыгнула со стола. «Кстати, ты не заметил одной маленькой вещи. Ты рассуждал о логике, но у меня-то ее как раз не было. Понять и простить врага – это совсем не логика». Ник перевернул стол и ловко обезножил его тремя ударами ботинком – по одному на каждую ножку. «Я знаю. Зато я заметил другую маленькую вещь. Когда ты это говорила – о враге и уродах, в которых надо найти каплю божественного смысла, – ты сама не верила в это. У тебя на лице было написано как раз отвращение к уродам. А если нет веры – остается голая логика. Абсолютный рационализм». Столешница превратилась в груду досок. Никита сгреб их в охапку и понес. Ди подхватила остатки. Голова родила еще один аргумент. Но озвучив его, Ди сообразила, что плавно переместилась на точку зрения оппонента, а значит, и спорить дальше бессмысленно. «А тебе не кажется, что таких выпотрошенных уродов стало слишком много в мире? И милосердие тут уже не работает?» – «Именно что кажется. Поэтому и существуем мы». – «Вы, супермены-топорикометатели? – уточнила Ди. – И много вас таких?» – «Не очень. Скорее мало».
Комната с камином казалась огромной из-за отсутствия мебели. Очевидно, вся обстановка пошла на корм огню, обогревавшему в холодную пору здешних бродяжек. Причуда мизантропа естественным образом перешла в свою противоположность – в благодеяние гуманиста. Через минуту пламя уже пробовало на вкус угощение, а через пять – жадно пировало, удовлетворенно потрескивая.
Ди села рядом на корточки и протянула к огню руки. Никита устроился на подоконнике. Дождь решил припустить всерьез и шумел не хуже ниагарского водопада.
На ближайший по крайней мере час им была обеспечена романтика промокших ног, заброшенной хижины и голодного кукования у весело сыплющего искрами камелька.
ПЯТЫЕ ВРАТА И ЗАКОЛДОВАННОЕ ЧИСЛО
Ди глубокомысленно терла руки, согреваясь. «Чего я не понимаю, так это того, как можно выпотрошить кого-то, лишить души. По христианским канонам душа отлетает только со смертью. У язычников она выбирается погулять во время сна. Но всегда возвращается. Есть еще йоги, которые впадают в транс и летают над кактусами, но при этом физически становятся как трупы. Я что-то упустила?» Никита усмехнулся. «А ты сама-то где летала перед тем, как тебя попросили повязать галстук парню?» Ди почесала нос и задумалась. Потом снова потерла кончик носа и все-таки чихнула. А ведь действительно – летала. Над райскими кущами. В сопровождении голоса-искусителя. И потом, когда приземлилась, была рада-радехонька повиноваться этому голосу. Велел задушить демона – она бы задушила, если б не помешали. Ди посмотрела на Ника – в глазах немой вопрос, в скорченной позе – страх перед уже минувшим мигом. Он кивнул, подтверждая – именно, оно самое. «А теперь представь, что с ними он это проделывал не раз и не два. Законченные наркоманы. Причем зависимость не от самого вещества, а от внушений психопомпа, в данном случае Гроссмейстера. Психопомп – профессиональный проводник душ. Если он опытный и достаточно умелый, он в конце концов может увести душу в такие края, откуда она уже не вернется. А тело будет жить – на одной биологии. И выполнять приказы хозяина».
Ди передернула плечами. И тут же поймала себя на мысли, что верит каждому его слову. Безо всяких доказательств. И не то чтобы нечем аргументировать возражения, а просто не хочется. По-своему он сейчас обладал не меньшей властью над ней, чем Убивец, тьфу, Гроссмейстер, будь он неладен. Может, у спасителя ее тоже какой-нибудь «секрет в шляпе» имеется, которым он заманивает ее в темный угол?
Ди снова насупилась, отвернулась к огню. А чуть погодя хмуро напомнила: «Ты так и не сказал, как нашел меня. И между прочим, это второй уже раз. То ты меня в море спасаешь, то в подземелье. Большое спасибо, но может, все-таки объяснишь?» Никита вдруг ни с того, ни с сего заулыбался. У него вообще была привычка делать это ни с того и ни с сего. Радуется человек жизни – так какие уж тут еще предлоги нужны для широченной светозарной улыбки?
«Видишь ли, лабиринт хитрая штука. Никогда не знаешь, куда он тебя выведет…» – «Стоп! Откуда тебе известно про лабиринт?» Зыркнула на него с превеликим подозрением и недоверием. «А там ничего, кроме лабиринта, и нет. Дум – это и есть лабиринт. Нельзя точно сказать, в каком месте из него вывалишься, но предполагать можно». – «Как?» – «У него всего четыре выхода. Четверо ворот. Вода и подземелье – самые типичные. Простой расчет и капелька везения, вот и все». – «Все?!» Ди хлопала глазами, вид имея при этом презабавный, взъерошенно-диковатый, слегка ошалевший. Никита, весело глядя на эту картинку, расхохотался. Впрочем, необидно. «Не ломай голову. Я просто подцепил к тебе маячок, когда ты нахрюкалась у Матильды-Марии».
