— Черт.
Он был по грудь накрыт теплым пледом.
— Подъезжаем, Василий Ипатьич, — сообщил Григорий.
Подорогин сдвинул плед и сел.
Автобус сбавил скорость и после нескольких плавных поворотов остановился. Где-то вдали звучала милицейская сирена.
Подорогин вдел ноги в тапочки и пошарил рукой по лежаку. Григорий пригласил его спуститься на первый этаж.
Почти вплотную к открытой автобусной двери находился дверной проем какого-то помещения. Вход этот, судя по табличке с затертым номером на металлической двери, был служебный.
В зазор между порогом машины и порогом помещения виднелся чистый бетонный пол. Вид в обе стороны от входа был ограничен узкими прорезиненными шторами, прикрепленными к потолку и ниспадавшими до самой земли.
Подорогин оглянулся на Григория.
— Вам — туда. — Молодой человек кивнул на проем.
Подорогин заколебался: явиться в незнакомом помещении неглиже, в одном халате, для него было внове. По крайней мере, на трезвую голову. Тем не менее, стиснув зубы и не дожидаясь успокаивающего понукания, он перешагнул, словно пропасть, оба порога — и автобусный, и служебного входа.
С тихим пневматическим выдохом дверь автобуса тотчас затворилась за ним.
Он был в темном голом предбаннике, куда, помимо входной, вела еще дверь изнутри. Предбанник не отапливался — минуту спустя у Подорогина, ожидавшего, что кто-нибудь выйдет к нему, зуб на зуб не попадал. К тому же на холоде незамедлительно, словно воткнувшееся изнутри лезвие, поспел нешуточный позыв на мочеиспускание. Проситься обратно в автобус было бессмысленно — Григорий уже не впустил бы его. Переминаясь с ноги на ногу и не слишком рискуя быть услышанным из-за работавшего на холостом ходу дизеля, Подорогин стучал кулаком в ладонь и чертыхался. Наконец, когда терпеть больше не оставалось сил, он справил нужду в зазор между автобусом и дверным порогом, и поскорее, видя, что обрызган и порог, и автобус, заглянул в дверь внутреннюю.
Тотчас раздался страшный гром и в проем стали рушиться подмерзшие картонные коробки. С обратной стороны дверь, открывавшаяся вовнутрь, была заставлена старой тарой из-под телевизоров «Горизонт» и холодильников «Минск». Судя по заглушённой мойке и прилавку с откидной доской, это был превращенный в кладовую буфет. За ним следовал такой же безлюдный и захламленный вестибюль. Под низким потолком, всхлипывая, щурилась от собственных призрачных вспышек газоразрядная лампа. Вдоль стен была составлена негодная мебель. Пахло мышами.
Осторожно ступая по замусоренному полу, Подорогин вышел на середину зала. От нервного возбуждения у него текло из подмышек и пекло в животе. Он вспоминал какой-то детский стишок и воображал, как на этот замусоренный пол, на эту битую мебель и тюки могли бы реагировать Маринка с Маруськой.
Внезапно откуда-то слева послышался звук отпираемой двери, на пол легла косая полоса желтого света.
— Василь Василия? — раздался тихий и в то же время энергичный голос. Освещенная со спины, будто в театре теней, в дверном проеме замерла женская фигура.
— Да, — отозвался Подорогин с сомнением.
— Прошу вас. — Проем расширился, и полоса света бесшумно разрезала темноту вестибюля.
От событий следующего часа у него остались несвязные воспоминания человека, угодившего в барабан гигантской стиральной машины. В присутствии огромного мрачного типа в форме полковника ВВС он был раздет, выкупан в обсыпанной цветочными лепестками ванной, подстрижен, побрит и надушен. Полковник ВВС хранил молчание до тех пор, пока, переходя точно по конвейеру, из рук одной пары таких же неразговорчивых, военного пошиба девиц к другой и из одного помещения в другое, Подорогин не очутился за маникюрным столиком. Тут полковник положил сбоку его вытянутых рук несколько листков бумаги и сообщил, что ему предстоит участие в пресс-конференции. Из лаконичного наставления, сделанного негромким палаческим баском, Подорогин понял, что задание его пустяковое: ждать вопросов из зала, отзываться на них ответами из шпаргалки и, по возможности, следовать ремаркам на полях. То бишь в тех местах, где написано «покашливая» — покашливать, а где значится «улыбчиво» — улыбаться. Вопросы из зала были обведены красной рамкой, ответы на них — зеленой.
Пройдя после промерзлого заброшенного вестибюля через горячую, усыпанную лепестками воду и еще ощущая прикосновения рук безмолвных амазонок, Подорогин пребывал в угнетенно-расслабленном состоянии, и не то что возражать полковнику, а даже просить уточнения по поводу будущей пресс-конференции у него не было ни сил, ни желания.
— И никакой самодеятельности. — С этими словами полковник пристроил поверх шпаргалки глянцевую фотографию, покрутил в воздухе пальцем, давая знак колдовавшему над руками Подорогина мастеру поторапливаться, сел на диван в углу и встряхнул газетой.
На фотографии Подорогин увидел Наталью с дочками. Дело было в фойе цирка: на руках обалдевшей от страха Маруськи и кричавшей от восхищения Маринки лежало лоснившееся, как смола, тело питона. Хвост гада бдительно поддерживала сидевшая сбоку Наталья, голову — стоявший позади всех и, как Маринка, что-то кричавший в объектив размалеванный буффон. Подорогин хотел взять карточку, но мастер поймал его руку и снова прижал ее к столу. В углу снимка тлела электронная дата, вчерашнее число. Впрочем, даже если бы снимок оказался не датирован, Подорогин ни мгновенья не сомневался в его свежести: на ощутимо вытянувшейся Маруське была новая кофта, на мочках ушей после недавнего прокола белели платки пластыря, у Маринки не хватало очередного молочного зуба, волосы Натальи были собраны «домашним» пучком на затылке, в таком виде, по крайней мере на его памяти, она никогда еще не появлялась на людях.
Фотографию полковник ВВС сейчас не разрешил ему взять с собой, но обещал отдать после — «сначала самолеты». С маникюром было покончено, спустя еще несколько минут, слегка придушенный галстуком, в невесомой шелковой паре от «Боско ди Чильеджи» и с серебряными запонками в манжетах Подорогин стоял в служебном преддверии конференц-зала и, склонив голову, с блаженной улыбкой выслушивал последние наставления «перед делом». Тут же, у дверей, еще трое человек в таких же дорогих костюмах слушали то, что вполголоса говорили им их военные проводники. В отличие от Подорогина, державшего свою шпаргалку в опущенной руке, все трое прилежно и сосредоточенно сверялись с размеченными красно-зелеными рамками листками. Из наставлений полковника Подорогин запомнил только то, что его место «за доской» крайнее слева и что, прежде чем рассесться, все четверо должны обменяться рукопожатиями.
В набитом битком зале уже изрядно несло потом и перебродившей парфюмерией. Подорогин тотчас ослеп от горизонтального света софитов и фотовспышек, молча пожал руки соседям по столу и поскорей сел в свое кресло, крайнее слева. Ему почудилось, что сиденье поднято слишком высоко, что он буквально парит над столом. Он пытался нащупать рычаг, чтоб опустить сиденье, пока не поймал на себе недоуменный взгляд соседа.
