— Да, помню, — сказал он. — Когда ты был маленький, сдержать тебя было просто невозможно. Ты был настоящий пострел. Такой егоза! К тому же две любящие женщины хлопотали над тобой, как наседка над цыплятами. Мама с Еленой просто из кожи вон лезли, чтобы не дать мне воспитать тебя по-своему. Интересно, кто из них разбаловал тебя больше?
— Да, они во мне просто души не чаяли, — мечтательно вздохнул Александр, припоминая, как мама с Еленой всегда скрывали его проказы от строгого отца, тщетно пытавшегося воспитать ребенка в спартанских традициях.
Киракис рассмеялся — впервые после приезда Александра.
— Я вспомнил тот день, когда ты разбил эту старинную вазу, которую я привез в подарок твоей маме из Рима, — произнес он. — Я прекрасно знал, что ты это сделал по чистой случайности и поэтому и не помышлял о том, чтобы тебя наказать, однако твоя мама, не желая рисковать, взяла всю вину на себя. Причем, несмотря на всю очевидную нелепость этого, настояла на своем. Она и в мыслях не допускала, что её сыночка могут наказать.
— Да, это верно, — сказал Александр, посмотрев на отца. Внезапно ему пришло в голову, что подобного разговора у них не было уже много лет — раньше и пары минут не проходило, чтобы они не начинали ругаться. А уж в воспоминания они ударились вообще впервые с тех пор, как Александр уехал с острова в Штаты. И Александр вдруг поймал себя на мысли, как остро ему недоставало такого обычного общения с отцом. — Строгости мамочке всегда не хватало, — добавил он.
Киракис покачал головой.
— Это уж точно. — Из его глаз хлынули слезы. Почему-то он не стыдился плакать в присутствии сына. — Просто не представляю, что мне теперь делать, — произнес он, всхлипывая. Как будто из меня душу вынули. Пятьдесят лет мы прожили вместе, и теперь я просто не представляю, как мне жить дальше.
Александра так и подмывало подойти к отцу, утешить, сказать хоть какие-то ободряющие слова. Ему хотелось ликвидировать возникшую между ними пропасть, однако, как и все эти годы, его удержала невидимая стена, возникшая между ними за все последние годы; стена, ставшая вконец незыблемой после трагического самоубийства юной швейцарской студентки в Женеве. Александр попытался представить, а возможно ли вообще, что их отношения с отцом потеплеют. Когда-то отец с сыном были довольно близки. У них были одни цели — честолюбивые и высокие. Обоим хотелось, чтобы «Корпорация Киракиса» сделалась самой могущественной во всем мире. Мелина сказала, что отец ни за что не лишит его наследства. Александр не был уверен, что она права.
Наконец, собравшись с духом, он шагнул вперед и легонько прикоснулся к отцовской руке.
— Мы с тобой должны быть сейчас сильными, папа, — сказал он. — Обязаны — ради мамы.
Киракис поднял голову и посмотрел на сына в упор. Затем медленно кивнул. Ему тоже хотелось обнять сына, шепнуть на ухо ласковые слова, но и он не мог заставить себя перейти разделявшую их глубокую пропасть. И все же, при одном лишь взгляде на бездонные черные глаза сына, в которых отражалось сейчас безысходное горе, Киракис понял: ему не придется в одиночку сносить эту смертную муку.
Незадолго до рассвета Мелины Киракис не стало. Она отошла безмолвно, во сне. Константин сидел с ней, держа её за руку и что-то нашептывал — до последнего её вздоха, как будто Мелина могла его слышать. Хотя Киракис всегда признавал, что не разделял ни веры, ни религиозных воззрений своей супруги, он признался потом, что, войдя к ней в спальню посреди ночи, втихаря молил Господа ниспослать чудо и спасти её. «Сжалься, Господи, — умолял он. — Пощади ее!». И все же в глубине души он понимал, что опоздал с молитвами. Спасти Мелину не могло уже ничто. Даже чудо.
— В данном случае и Бог и медицина бессильны, — сказал Караманлис, накрывая белоснежной простыней бледное лицо усопшей. — За последние недели её сердце настолько ослабло, что уже не могло дальше биться. Оно вконец износилось.
Киракис кивнул.
— А я вот так за всю жизнь и не сумел к этому привыкнуть, — со вздохом признался он.
Караманлис сокрушенно развел руками.
— Мне кажется, что даже в предчувствии скорой кончины мы все-таки никогда так и не сможем полностью к ней приготовиться, — сказал он. — Хотя Мелина, на мой взгляд, готова к встрече с Всевышним.
Киракис метнул на него быстрый взгляд.
— Ты и в самом деле в это веришь?
— Да, — без малейшего колебания ответил доктор. — Тем более, что и ты в немалой степени поспособствовал этому.
— Я? — озадаченно спросил Киракис.
— Мне удалось избавить её только от физических страданий, — промолвил Караманлис. — А вот ты, мой друг, совершив поступок, которого она так долго ждала, сумел её осчастливить.
— Каким образом? — недоуменно осведомился Киракис.
— Пока вы беседовали с Александром, Мелина рассказала мне, что ты наконец пообещал ей «исправить содеянное зло».
Киракис насторожился.
— Она объяснила тебе, что имела в виду? — сдержанно спросил он.
— Нет, — покачал головой Караманлис, укладывая сверкающие инструменты в черный чемоданчик. — Но я могу высказать предположение. Ни для кого не тайна, что в последнее время она была всерьез озабочена твоими отношениями с Александром.
Киракис склонил голову.
— Да, — вздохнул он. — Это верно.
— Я рад, Константин, что ты сумел дать ей это обещание, — сказал доктор. — Это для неё необычайно важно.
Киракис медленно подошел к окну, за которым расстилалась бескрайняя бирюзовая гладь Эгейского моря и остановился в задумчивости.
— Ради неё я готов пообещать все, что угодно, — промолвил он. — Но вот смогу ли я выполнить это обещание?
— Выполни — и в её душе навсегда поселится покой, — промолвил Караманлис.
Киракис резко повернулся к нему.
— Но почему же это все-таки случилось? — спросил он. — Почему так внезапно? Она так хорошо выглядела. Даже Александр это отметил…
— Трудно сказать, — пожал плечами доктор. — Возможно, в глубине души Мелина сама чувствовала, что уже одной ногой стоит в могиле. Тогда, призвав на помощь все силы, она и слетала в Нью-Йорк, чтобы в последний раз встретить Рождество в кругу семьи. Я ведь категорически запретил ей любые поездки.
— И ты считаешь, что именно полет в Нью-Йорк вконец доконал ее? — глухо спросил Киракис.
— Да, вполне возможно.
— Я бы просил тебя не говорить это Александру, — тихо промолвил Киракис. — Он и без того винит себя за то, что причинил Мелине столько горя.
Караманлис понимающе закивал.
— Да, Мелина не хотела бы, чтобы он хоть сколько-то винил себя в ускорении её кончины, — сказал он. Затем, немного помолчав, добавил: — Но вообще, Константин, твой сын уже давно — совершенно взрослый. Пора бы тебе к этому привыкнуть.
