От размышлений Умбекку отвлекло жужжание. В луче света из открытого окна жужжала и вертелась муха. Время от времени муха садилась на чайный столик и деловито копалась в крошках печенья. Умбекка с неожиданной для толстухи резвостью вскочила. Размахивая своим вязаньем, словно оружием, она гоняла муху по комнате до тех пор, пока та, испуганная и разгневанная, не улетела в окно. Умбекка вздохнула и выронила вязанье. Протерла глаза и вдруг заплакала и припала грудью к подоконнику.
Мир ярких красок за окном заволокло пеленой. Разогретое солнцем дерево оконной рамы пекло руку Умбекки сквозь ткань рукава. От лежащего на груди золотого амулета отсвечивали блики.
— О-о-о, — негромко простонала Умбекка.
Повинуясь безотчетному порыву, она сняла цепочку с амулетом и положила на подоконник, туда, где оконный переплет отбрасывал еле заметную тень. Ей хотелось спать, ужасно хотелось спать, но биение боли не покидало ее, хотя сама боль немного утихла. Усталое сердце Умбекки просило покоя. Солнце немилосердно палило. Умбекке стало жарко в тесном черном платье. И вдруг ни с того ни с сего Умбекка вцепилась пальцами в высокий стоячий воротник и принялась лихорадочно расстегивать пуговицы на лифе. Ткань шелестела, словно перья огромной, не умеющей летать птицы. Перья расходились в стороны, и чернота сменялась ослепительной белизной. День был жаркий, и под платьем у Умбекки не было белья…
— О-о-о, — простонала она вновь и сжала руками полные белые груди с ярко-розовыми кружочками сосков. Ей показалось, что она никогда раньше не видела их. Она словно открыла новую страницу. Умбекку обдало неведомым пылом. Под платьем действительно простиралась целая страна — с холмами и равнинами, округлостями и впадинами. Плечи, живот, бедра, полные ягодицы.
Какое мягкое тело.
Умбекка прижалась щекой к горячему оконному витражу. Из глаз её текли соленые, теплые слезы. Она даже не услышала, как скрипнула дверь, не слышала, как прогрохотали по вымощенному булыжником двору колеса повозки. Противная муха вернулась к окну и уселась прямо между пухлыми грудями Умбекки.
ГЛАВА 25 ПУГОВИЦЫ
— Госпожа, там досточтимый Воксвелл приехали…
Умбекка запахнула лиф.
— Что ты там мелешь, девчонка? — выпалила она, не оборачиваясь, неестественно громко. — Хорошо, Нирри, накрывай стол к чаю. Пора. Сколько раз я должна повто…
«Заметила? Догадалась? — металось в голове у Умбекки. — Я должна стоять не оборачиваясь, пока она не приберет на столе, пока не уйдет…»
Однако ни чашки, ни ложки не звенели. А вот шаги Нирри приближались.
— Мэм, я говорю, досточтимый Воксвелл пришли.
— Как… пришли?
Эти слова вырвались у Умбекки криком. Она чуть было не обернулась. Полным ужаса взглядом обшарила двор. Карета! Ей стало нестерпимо страшно.
— Госпожа Ренч! Госпожа Ренч! — это лекарь шел по лестнице. — Прошу прощения за вторжение, добрая госпожа, но я был в деревне…
А вдруг он все видел? Вдруг заметил её в окне? Умбекка отчаянно застегивала пуговицу за пуговицей. Догадался ли он? Он был уже почти рядом ней. Но молчал. Вязание! Умбекка схватила недовязанный шарф и прижала к груди.
— О дорогой мой досточтимый Воксвелл! Какая неожиданность! О да, входите, входите. Не правда ли, какой чудесный день нынче? А я тут…
Умбекка задыхалась. Если бы она могла еще сильнее зардеться от стыда, она бы сделала это, но её жирные щеки и так уже были ярче алой шерсти шарфа. Лекарь ошарашенно наблюдал за тем, как хозяйка замка лихорадочно треплет алую шерсть и срывает её со спиц, нервно хохоча.
— Нет, нет, досточтимый Воксвелл! Вы не подумайте дурного! Это я для Нирри нашла. Но и ей не подойдет. Тебе не подойдет, Нирри! — вскричала Умбекка, схватив с подоконника шарф, клубок и спицы.
— Госпожа? — Нирри в испуге попятилась и готова была ретироваться, но тут толстуха вдруг решительно шагнула к ней, схватила за руку и потащила к столу.
— Ах ты, нерадивая девчонка! Что за беспорядок на столе? Вот видишь, что ты наделала? Досточтимый Воксвелл приехал к чаю, а тут эти вчерашние объедки валяются…
— Мэм? Почему вчерашние? Это сегодняшние…
Нирри точно помнила: толстуха слопала четыре пирожных с крыжовником, три кусочка бисквита и шесть булочек и еще сливки выпила. Причем совсем недавно.
Умбекка перекричала оправдывающуюся Нирри:
— А вчерашние объедки еще до сих пор не прибраны! О досточтимый Воксвелл, что вы о нас подумаете?
Последние слова Умбекка бросила через плечо. Она зловеще нависла над служанкой, размахивала руками — ну просто-таки раздувшийся от злости красный шар!
«Из-за жары это она, что ли, так взбесилась? Нет, наверное, из-за мухи», — решила Нирри, наконец отважившись поднять взгляд. Она увидела, как огромная черная муха выползает из лифа хозяйки — в том месте, где та не успела застегнуть пуговицы. Муха неуклюже полетала немного, затем опустилась на неприбранный стол — прямо на гору перепачканных тарелок. Нирри, полная наилучших побуждений, подбежала к столу и, ухватив поднос за край, наклонила его, но добилась только того, что верхняя тарелка упала на пол и разбилась.
— Тупица! — выкатила глаза Умбекка. — Муха вылетит отсюда следом за тобой! Оставь её в покое. Принеси нам чаю! Ты поняла, девчонка? — и толстуха обернулась к лекарю. — О досточтимый Воксвелл! — наигранно рассмеялась она. — Ох уж эти слуги!
Лекарь молчал.
Нирри, дойдя с подносом до дверей, нерешительно обернулась. Сказать хозяйке про незастегнутые пуговицы или не говорить? Нет. Ни за что.
Все из-за жары. Точно, из-за жары.
Но и еще из-за чего-то.
Денек у Нирри выдался неудачный. На самом деле все началось посреди ночи. Нирри проснулась от приглушенного шума во дворе. Испуганная девушка выбралась из своей каморки, выбежала в кухню и выглянула в окошко. Под окном стояла повозка-развалюха, и двое здоровяков выталкивали из нее третьего мужчину, более щуплого. Когда им это удалось, мужчина упал ничком на булыжник. Повозка покатила прочь. Здоровяки, в которых Нирри признала завсегдатаев «Ленивого тигра», пьяно хохотали. Девушка всей душой желала, чтобы они не разбудили хозяйку.
Потом Нирри чуть ли не до утра хлопотала около отца.
— Ох, отец, отец! — вздыхала Нирри.
Уже третий раз за последнее время отец напивался в стельку. На его седых волосах запеклась кровь.
Потом Нирри весь день работала на кухне как проклятая, а теперь еще и это… Так сказать хозяйке или не сказать?
Нирри прикусила губу.
— Ну, скажите же мне, досточтимый Воксвелл, — ворковала меж тем Умбекка, успев немного совладать с собой. — Какой приятной неожиданности я обязана тем, что вы нас навестили?
