– Знаешь что, Гастинг, – обратился он к Хрольфу. – я очень уважаю даннского конунга Харека Скьёлдинга. В своей жизни он сделал одно очень благое дело… поставил меня ярлом Хедебю.
Кнуб смолк, глядя на гостей масляными глазами. Губастый рот ярла растягивался все шире в улыбке, а в самой сердцевине его телес зарождалось кудахтанье, переродившееся в конце концов в смех.
– С тех пор я не щадя живота своего укрепляю могущество и славу своего Великого Конунга! – вымолвил толстяк сквозь смех, похлопывая себя по пузу.
– Так вот, – внезапно перестав смеяться, продолжил Кнуб. – я уважаю достопочтенного Харека настолько, что считаю, что двадцать тысяч крон для него – это слишком много. Я сам слышал, что в Хавре это был неудачный год. А предыдущий – и того хуже. Казна опустела. А ведь надо было еще ремонтировать мостки, а то торговый люд вовсе перестал бы приезжать на торжище. Ведь так? Ведь именно это запустение и узрел ты и твои люди в Овсяном заливе?
Хрольф, не отрываясь, смотрел в крохотные глазки управителя Хедебю, и одно веко у него подергивалось, точно он собирался подмигнуть толстяку, но на полпути передумывал.
– Я, ярл Хедебю, узнав, что наглые разорители подвластного Хареку Хохендорфа ночью, как тати, прошли волок между Шлеей и Трееной, бросился за ними вдогонку. Но их драккары летели, как будто дочери седого Аегира несли их на руках. Мои же суда то и дело убирали парус, потому как Ньёрд налетал с форштевня. Словом, когда я нагнал ватагу, они, эти бессовестные, но смелые молодцы уже взяли Хавре и полностью его разграбили. Однако их, милый Гастинг, потери были так велики, а люди так измотаны завершившейся битвой, то разбойники не посмели противостоять моим дружинникам, а повинились и решили отдать все, что добыли в Овсяном заливе, тому, кому эти богатства принадлежат по праву, а именно Великому Конунгу Даннмарки, повелителю Восточного и Северного морей, Хареку Скьёлдингу! Все пятнадцать тысяч крон серебром…
– Что? – переспросил Хрольф. Прежде чем прозвучали последние слова про пятнадцать тысяч крон серебром, сын Снорри сидел ни жив ни мертв. Он клял себя за то, что поверил толстяку и остался зимовать в Хедебю, и думал только о том, как бы малой кровью убраться co злополучного торжища. Отдавать всю добычу Хареку Черепахе племянник Неистового Эрланда не согласился бы ни за что на свете. Но пятнадцать тысяч… ведь на Бирке Кнуб говорил о двадцати?
– Запомни, ты, разбойник и разоритель славного Хохендорфа, покаялся и пожелал отдать все пятнадцать тысяч крон моему господину, – с расстановкой вещал ярл Хедебю. – Я внял твоим словам и согласился проводить тебя с малой дружиной на Зееланд ко двору моего конунга, где ты лично отдашь ему все захваченные в Хавре пятнадцать тысяч крон серебра.
– Но ведь ты же взял для Харека двадцать тысяч крон… – промямлил Хрольф, который в пределах сотни считал весьма сносно и уж всяко понимал, что между двадцатью и пятнадцатью была разница в пять тысяч крон. Пять тысяч! Пятьдесят сотен! Да он за все предыдущие десять лет мыканья по шхерам Сумьского залива сумел отложить всего пять сотен, а этот самодовольный пузан пытается вот так запросто присвоить себе целых пятьдесят сотен. Такой расклад никак не укладывался в рассудке сына скаредного бонде.
– Неужели ты так туп? – с тяжелый вздохом спросил Хрольфа толстяк.
Гастинг заиграл желваками. Клочки его бороды зашевелились, точно он что-то перетирал коренными зубами.
– Я же сказал, что считаю, что двадцать тысяч крон – это слишком много, – начал объяснять свою задумку Кнуб. – У Харека в Роскилле дела и так из рук вон плохи. Не сиди он на Зееланде, ему давно бы пришел конец. Впрочем, я не против, чтобы он и дальше протирал штаны за своим высоким столом. Он мне не мешает. Но на двадцать тысяч он может взять слишком много силы. Будь это мой поход я бы отдал ему десятину, и все. Но ты, Гастинг, довел Харека до белого каления тем, что сбросил щит его отца с ворот Хохендорфа. Двадцать тысяч за старую деревяшку – это слишком. Вот я и подумал отдать ему пятнадцать, которым он и так будет рад-радешенек, а пять оставить себе… Я хотел сказать, поделить между всеми нами… Я хотел сказать, что из пяти тысяч я возьму себе три, а ты две…
Сколько ни всматривался ярл Хедебю в лицо племянника Неистового Эрланда, он никак не мог уяснить, понял ли его сторешеппарь.
– Только… видишь ли, Хрольф, – все менее уверенно тянул Кнуб, – тебе нужно самому… ну, конечно, со мной… и с малой дружиной… отвезти Хареку его мзду… иначе он может подумать, что я… не все ему довез… ну, ты понимаешь, он так и норовит обвинить меня в том, что я укрываю от него прибытки Хедебю, а тут…
Гастинг точно окаменел. Ни одна жилка не шелохнулась на его лице. Он медленно вдыхал воздух и медленно, но шумно выдыхал. Не хватало только, чтобы в трапезной послышалось зудение мух, но на дворе стояла поздняя осень, – на берегах Ладожки, наверное, уже лежал снег, – подумал Волькша, – и потому ни одна муха не жужжала над остывающей снедью.
– Гастинг, если ты не поедешь, – ледяным голосом вымолвил Кнуб, – я не повезу это золото Хареку и он отдаст приказ брать в железо всех мореходов Свейланда и Норланда, пока его люди не поймают того, кто разорил Хохендорф…
Это означало усобицу между викингами. Это означало, что свеи перестанут ходить с грабежами на Бриттские острова. Это означало, что их кровожадные взоры устремятся на земли водей, весей, венедов и других языков Гардарики. Это означало все то, чего так боялся Волькша, убеждая Хрольфа пойти на Хавре. От этих мыслей Стейн Кнутнев точно глотнул ледяной воды в разгар лета.
– Хрольф, если ты боишься, давай я поеду с Кнубом вместо тебя и отвезу золото Хареку? – предложил Годинович. – Он ведь никогда тебя не видел, стало быть и не поймет, что я – это не ты.
Гастинг обернулся на голос Варга. Неужели его страх был виден даже со спины?
– Венед, – обратился Хрольф к Волькше, – неужели ты думаешь, что конунг Даннмарки поверит в то, что мальчишка, у которого и борода-то толком не растет, мог захватить целый город?
Волкан вскинул одну бровь, что должно было обозначать: не ты ли летом говорил, что так оно и было?
– Нет уж, – шумно вздохнув, подытожил сторешеппарь. – негоже племяннику Неистового Эрланда прятаться от Судьбы. Я поеду на Зееланд, Кнуб. Но ты, – обернулся Хрольф к Волькше, – поедешь со мной. И Бьёрн тоже. И…
– Возьми не больше десяти человек, – дружески посоветовал ярл Хедебю, – иначе Харек, вот ведь подозрительная Черепаха, подумает, что ты недостаточно раскаялся и не предаешь себя в его руки, надеясь в случае чего проложить себе железом дорогу с Зееланда. Я всегда так делаю, – поспешно прибавил он, заметив, что сомнения вновь одолевают сына Снорри. – Всегда беру только малую дружину…
– Когда отплываем? – спросил Хрольф.
– Мой драккар уже готов к отплытию, – ответил Кнуб. – Дань Хареку уже погружена. Ждем только тебя и твоих людей.
Тут только шёрёверны заметили, что ярл Хедебю трапезничал одетый по-походному.
