— Откуда взялось это имя? — перебил я рассказчика.
— Оно было написано по-гречески на пеленках ребенка, Гермес. Когда девочку вынули из корзины, на дне ее обнаружили сумку из кожи черной овцы.
— Сумочку из черной кожи! — воскликнул я, не понимая своего восклицания.
— Да, сумку из кожи черной овцы, вывернутой мехом наружу, — кивнул Гипнос. — К тебе возвращается память, Гермес?
— А внутри сумочки была детская книжка, круглая пудреница без пудры с зеркальцем и дамский револьвер с золотой ручкой!
Мой визави сокрушенно вздохнул:
— Твоя память блуждает в потемках, Гермес. Опомнись. Царь Полидект нашел там пергаментный свиток, исписанный непонятными буквами, свиток был намотан на дощечку из дерева. На ней тоже чернели четыре таинственных знака. А еще он достал вслед за свитком круглое зеркало, но не греческое и не египетское из полированной бронзы, а из зеркального стекла на витой ручке. Таких зеркал никто отродясь прежде не видел, и потому стало ясно, что дитя из корзинки принадлежит к богатому роду.
Тут над ипподромом раздались частые удары колокола, и рассказчик прервал свой рассказ.
— Минуту, — Гипнос жадно поднес к глазам бинокль, руки его затряслись, выдавая запойную страсть игрока: он поставил на трехлетку Тантала.
Начался восьмой заезд.
Стартовая машина барьером выровняла лошадей по корпусу.
Судья дал старт.
Жокеи рванули поводья, одновременно с неба хлынуло — лошади помчались по кругу сквозь перлы светлого дождика. Забубнил динамик: первым идет Резон… сбавил Квадрат… Сбавила Рельса… Тантал обходит Резона…
Когда Тантал выиграл забег, мой Гипнос первый раз выдавил на лице нечто вроде кислой улыбки и показал палец пузолицему букмекеру. Фиг тебе! Тот в ответ показал два — мол, впереди второй заезд. Он и решит судьбу двойного ординара.
Пользуясь паузой, я заказал еще две стопки, а когда их принесли, сразу выпил водяры. Уф, водка вновь ослабила капкан моего скепсиса: а что если я бог? Гермес, черт возьми!
Мой сосед тоже залпом опрокинул глоток алкоголя и занюхал стопку пятном йода на рукаве плаща, после чего продолжил рассказ:
— Слушай и вспоминай, Гермес! Фраза, какую не дали вымолвить до конца оракулу, звучала так: «Наступило время гибели олимпийских богов, и смерть Зевсу грядет из Сарина, и имя зевсовой смерти — Герса». Уже в детстве с ней произошло несколько удивительных случаев, после которых люди по глупости стали говорить, что, наверное, девочка из корзинки с дарами — дочь Зевса. Говорить, несмотря на то, что еще младенцем она ножкой толкнула статую Зевса в домашнем алтаре Полидекта, и та раскололась на мелкие осколки так, что даже голова отлетела от туловища…
— Бац! — перебил я. — Статуэтка разлетелась на мелкие кусочки. Это был купидон из розового бисквита на высокой подставке… Она стояла ни жива ни мертва и думала: сейчас меня выгонят из дома. Но тетушка даже не отругала.
— Ты быстро пьянеешь, Гермес, — хмыкнул мой собеседник и, оставив без внимания все, что я сказал, продолжил:
— Кое-кто из домочадцев счел случай со статуей Зевса дурным знаком, но большинство — нечаянной шалостью ребенка. Никто не мог заподозрить девочку в том, что ей суждено вырасти и свергнуть олимпийских богов. Ведь она была так прекрасна! Стоило ее ивовую колыбель вынести из дворца в сад, как все цветы распускались в полную силу и оплетали прутья живыми гирляндами, виноград свешивал ниже спелые гроздья, чтобы дитя могло дотянуться рукой.
В то самое время жители острова Сарин страдали от набегов страшного Зифона, чудовища с головой вепря и чреслами осла. Когда-то он был простым пастухом в Аргосе и подглядел, как великая богиня богинь Гера, жена Зевса-Громовержца, купается обнаженной в ручье Кана, том самом священном ручье, который восстанавливал ее девство после объятий мужа. Увидев Геру в источнике, пастух подкрался поближе, чтобы насладиться запретным зрелищем. Овцы его стада дружным блеянием выдали святотатца. Застигнув пастуха, Гера в ярости превратила его в безобразного Зифона и окружила его плотным роем злобных мух, которые своими укусами постоянно возбуждали его похоть и которую тот ни с кем не мог утолить. Чудовище разрывало на части женщину, какую встречал пастух на своем пути, и однажды Зифон проник во дворец Полидекта и ворвался в комнату, где спала маленькая Герса…
— Постой, — переспросил я, — его окружал рой мух?
— Да, Гермес.
— И мухи летали над его головой, садились на лоб, ползали по лицу?
Я сам не понимал настойчивости своих вопросов.
— Да, мухи делали все то, что положено делать мухам, — отвечал мой незнакомец Гипнос, задетый такой мелкой придиркой, — они летали над головой, садились на его лоб, ползали по лицу и кусали Зифона, возбуждая его похоть. Проникнув в комнату Герсы, он замахнулся на жертву копьем…
— Нет, это была детская лыжная палка!
— Бедный Гермес, твоя память сгорела вместе с Аидом. Эллада не знает снега и лыж. Это было боевое ахейское копье, с которым идут в бой тяжеловооруженные воины… Служанки в страхе разбежались. Только одна Герса не потеряла присутствие духа. Она к тому времени подросла и уже могла подоить козу. Проснувшись от шума чудовища, она разом поняла тайну его безумия — похоть и ненависть к женщинам — и сказала, что Зифон ошибся — она вовсе не женщина…
— А мальчик! — угадал я впервые.
— Да, «Я мальчик», — сказала Герса, Зифон растерялся и опустил копье к полу. Тогда она спокойно открыла окно и выгнала пальмовой веткой стаю злых мух, что донимали несчастного пастуха. И невиданное свершилось. Мухи подчинились взмахам Герсы и улетели, голова вепря и чресла осла отвалились от туловища Зифона, и пастух вернулся пасти свое стадо овец в Арагосе. Так впервые с начала Олимпа — по чужой воле — отменилось проклятие, наложенное на человека великой богиней. И кем? Самой Герой, женой громовержца. Тогда же служанки заметили, что она умеет читать непонятный свиток из сумки черной овцы и по ночам разворачивает пергамент так, чтобы никто не застал ее. Тогда же увидели, что ее стеклянное зеркало подрастает в размерах вместе с девочкой так, чтобы рукоять была всегда в полную руку. Слух о чудесном подростке дошел до Афины, которая первой из богов спустилась с Олимпа, чтобы посмотреть своими глазами на Герсу, и та очень понравилась богине своими разумными речами, а еще умением бросать вверх и ловить сразу три камня и чудесной игрою на авлосе. Но больше всего удивило Афину то бесстрашие, с каким Герса вдруг потянулась к эгиде — щиту Паллады, — на котором была прибита страшная голова Медузы Горгоны, чей взгляд обращает в камень врагов и с которой когда-то сам Дий победил непобедимых титанов. Так вот, Гермес, Герса тронула рукой спящий рот чудовища. Афина опоздала остановить неосторожную руку девочки, Горгона открыла ужасные глаза василиска, и сотни живых змей на ее голове тоже проснулись, шипя и лязгая зубами. Медуза вперила свой немигающий неотвратимый взор в Герсу, но та вовсе не превратилась в камень, а осталась жива и даже, смеясь, бросила в пасть Медузы камешек из-под сандалии. Богиня не верила своим глазам — Медуза тщетно пыталась выплюнуть камешек, а клубок змей на ее голове бессильно затих. Поняв, что щит потерял страшную силу, Афина с досадой сорвала голову Горгоны с эгиды и кинула наземь. От удара в почве Сарина образовался кратер, полный змеиной крови. В этой чаше поверженной злобы и утонуло оружие богини, ставшее вдруг бесполезным, как…
