class="v">туман от ума у нас,
Сальери ошибся бокалом,
все в сердце: завтра, любовь…
Как праздно любить мертвых!
Как поздно любить живых!
«Не гаси, не гаси наш треног…»
Не гаси, не гаси наш треног:
мотылькам не помочь у огня.
За окном туман-море тревог:
не гости, не гости у окна.
Не грусти, не грусти… Но ни грез,
ни иголки до завтрего дня.
К потолку наш треножник примерз:
эта лампа не греет меня.
О не греет, а грозно горит!
Мне не надо ни дна, ни вина…
Даже голосом не говорит
эта комнатная не луна!
Гамлет
Я даже думал: звать или не звать?
Идти в итог или забыться здесь?..
И кто-то бил копьем в окно, – как знать? —
не человек, не бабочка, не зверь…
В душе уже отрекшись от венца,
я звал Творца, чтобы у зла узнать:
пой, призрак распрекрасного отца,
позволившего так себя убить.
Я знаю сказку, как позволил Лир
свести себя с ума, – я прилеплюсь,
не лицедей, но и не лицемер
я безбилетник, с чеком притворюсь.
Был пол отлакирован и звенит,
был зал – от варваризма вензелей.
Полоний – дух Лаэрту был «за нет».
Бальзам варился в кубках королей.
Трагедия отравленных рапир?
О нет! На троне трепетала мать.
Так гением немыслим разговор
о ней, и рока нету и не месть, —
о правда: в той завистливой жаре
червяк телес убил орла седин, —
о брата! И женился на жене.
Я отрекаюсь: я – ничей не сын.
Яд – пей Гертруда, бедная, – труды
прелюбодейства или живота
за женщин или жвачных у травы,
или Офелий, – «дева иль жена»? —
альтернатива с перспективой «власть»,
и взвешивать регламент гирей каст,
блюсти себя и пушечную весть,
давать детей для даты государств,
или сходить с ума (да был ли ум?)
по смерти подлеца-отца без «ли», —
так ли? И петь и плыть, как на балу,
тонуть! Я – отрекаюсь от любви.
Но радуются роды от пелен:
убит герой, на королевстве – трус.
О жизнь! Лишь ожиданье перемен,
как в карты: или тройка, или туз.
Герой? Он может мощью полюбить.
Откуда взять взаимность – лишь мощам?
На фантиках, на бантиках понять:
трус – труса, раб – раба и мима – мим.
Нам даден в мир не профиль прав, а фас,
где ум – там с колокольцами наряд.
На́ Данию, норвежец Фортинбрас,
я отрекаюсь: вы – не мой народ.
Был мозг отдатированный, как зал.
Я шел как жил – на иглах каблука.
Балл музыки – рапира и кинжал,
и правая, и левая рука.
Блестел, отлакирован, в досках пол.
Взлетали души (души ли?) без тел.
Их было семь и каждый (как же!) пал.
А воздух варваризма дул… и бел,
что я виновен, ибо их убил,
мерзавцы пусть, но человеки ведь,
не мной исчислен времени удел,
а Там (читатель Йорик, челюсть – есть?).
Итак, итог: созвездья всем ли врут?
Я рву билет и разрываю чек.
И если это человеки вкруг,
я отрекаюсь, я – не человек.
Дон Жуан
Дождь идет, дождь идет,
дон Жуан!
М. С.
Мне – женщины были?
Я – женщинам был?
Веера вечерами лент, —
любовь ли?
А утрами лоб и бокал,
шпага
и шаг
тех
лет.
О да!
До окна
дождь идет, дон Жуан.
Дождь, донна Анна. Дождит.
Вечерник ли,
утренник —
даже
не дан,
а дом Командора
дрожит.
Кому,
Командор,
если в масках Медуз
у женщин не ужас, а власть?
А медью из денег —
изданье до Муз.
Любовь ли, Сивилла ли? —
вальс.
Кто в ад меня, мнимый?!
Концепций конца
завистливец звезд и скал.
Я лишь исчислял по таблицам Творца:
вы – лгали.
Творец
мне
не лгал.
Ходили на лапах тяжелые львы.
Мозг
мой
к ним
приязнь
имел.
За давностью дев
любопытство любви, —
любви ли?
Я
их
не
искал.
Кто муж героизма
мой меткий металл
осмелился
бы
осмеять?
Лишь Статую выставил
буквомарал.
Лишь статую, —
камнем
карать.
Кто тот же транжир,
кто мыслитель мышей,
ласкатель
и логик про суть?
Вот – шпага моя.
В мешанине мужей
найдет
свой,
ей свойственный путь.
Послание Иоанну
Я Альфа и Омега есмь. Я – дан.
Я первый и последний, Иоанн.
Твой остров – мой метающийся Дом,
где око зрит одно лишь – океан.
А семь златых светильников затем,
чтоб чаянья и чудеса не греть.
Я опоясан поясом златым
по персям, – чтоб ни с кем не говорить.
Пред просьбами протестов и потерь
животному с лицом, как человек,
оставьте облаченного в подир, —
я не приду для правды в этот век.
Читающий и слушающий Слов,
смеющийся щеками же в себе,
все ж соблюдающий диету слив,
не сомневающийся ни в судьбе.
Я, вас омывший в
