Остался только один серьезный вопрос, и я уверена, что вы знаете ответ на него, но не сказали мне в прошлый раз, хотя мы косвенно коснулись этой темы.
– Я понял, о чем вы, – вздохнул Садыков. – Но я обещал, что сохраню это и не стану рассказывать. Это важно для человека, который мне доверился.
– Николай Петрович, я обо всем догадалась, просто подтвердите, права я или нет. Речь идет о Лизе Абрамцевой, ведь так? И она была одной из тех пресловутых девственниц духовника, которых он за большие деньги продавал приезжающим в монастырь мужчинам. Девственность стоила очень дорого, а потом, когда девушка ее лишалась, она переходила в разряд послушниц попроще – для тех, кто не может платить много. Тех, кто пытался бунтовать, а такие все-таки находились, отправляли в дальний скит. Я пока не поняла, где это, но слово «отправляли» говорит о том, что находится скит за пределами территории монастыря, не исключено, что в тайге, куда вообще нет хода. Лиза сумела вырваться, ей повезло. И я даже понимаю, как ей удалось ускользнуть от надзора сектантов в городе N. И еще… – Она внимательно посмотрела в глаза Садыкову и тихо произнесла: – Я знаю, что ее зовут не Лиза Абрамцева, а Елена Богданова. Елена Глебовна Богданова – именно на это имя был изначально выдан ее диплом о высшем образовании. И именно под этим именем ее помнят в институте, потому что сложно забыть абсолютно дикую, забитую девушку в странной одежде и без капли макияжа. Вы помогли ей с документами, да? Помогли сменить имя, сменить бумаги – никому из сектантов не пришло бы в голову делать запросы в ЗАГС, например. Лиза Абрамцева – так звали вашу дочь, которая десять лет назад погибла, попав под влияние одной из тоталитарных сект. Абрамцева она была по матери.
Лицо Николая Петровича вытянулось и побледнело, он непроизвольно схватился рукой за грудь, и Тина испугалась, что сейчас с ним случится сердечный приступ, но Садыков овладел собой:
– Как… как вы это узнали?
– Ну, я же бывший опер… – Тина пожала плечами. – Сделала запрос в институт, там сказали, что студентки с такими данными не было. Я связалась с деканом факультета, описала внешность, указала особенности поведения – и мне назвали совсем другое имя. Все сошлось. А про вашу дочь я вспомнила случайно, честное слово, – копалась в своих записях, а там заметки на полях. О вашей трагедии знали те, кто занимался религией и сектами, я уже не помню, кто мне рассказывал, а я записала зачем-то. Я вас не осуждаю, наверное, вы совершенно правы – она вынесла из монастыря такое, с чем ее обязательно искали бы и нашли. Но теперь Лиза в безопасности, ее материалы у меня, а я на днях еду в город N. Надо заканчивать с этим духовником.
Садыков молчал, глядя в стену перед собой.
– Николай Петрович, я повторяю – вы не виноваты. Вы защитили обратившуюся к вам за помощью девушку так, как смогли. Главное же в другом – она теперь сможет спокойно жить, не оглядываться на улице, не бояться, что найдут, вернут. Она смогла остаться нормальной и сильной – в тех условиях, что ее окружали, и в тех обстоятельствах, через которые ей пришлось пройти.
– Хотите, расскажу вам про дальний скит? – вдруг перебил ее Садыков, и от неожиданности Тина на секунду растерялась. – Лиза подробно рассказывала, вдруг вам пригодится?
Он, не дожидаясь ее согласия, встал из кресла, подошел к окну и открыл его, впуская в кабинет прохладный осенний воздух, пропахший дождем и мокрой листвой.
– Дальний скит, как вы можете догадаться, находится глубоко в тайге. Он предназначен для наказания и устрашения провинившихся. Формально скитов два – в каждом по две землянки, и вот самый страшный тот, что для наказания, оттуда нет выхода, и попавшие туда там и остаются. Тяжелая работа и минимальная кормежка. Девушки валят лес, заготавливают дрова для бани в монастыре.
– Погодите, – нахмурилась Тина. – А как потом дрова эти попадают в монастырь, если дороги там нет?
– Дорога какая-то есть, но ее знают только двое – проводники, они братья, живут в деревне. Вот они и вывозят дрова на телеге, там по-другому просто не добраться, нормальной проезжей дороги в нашем понимании действительно нет. Так вот, самый дальний скит – приговор, его невозможно обжаловать, отменить. А скит поближе – он для устрашения тех, кто начал сомневаться или проявлять неповиновение. Это называется «подготовкой к обряду», а обряд – это, как несложно догадаться, потеря девственности. В ближнем ските не так строго, хотя тоже условия аховые – те же землянки, та же плохая еда, разве что работать так тяжело не приходится. Еду готовят раз в день на костре, строго утром, чтобы позже дым не был виден сверху, например. На ночь костер никогда не оставляют, такое правило. И вот в этом ските девушки беспрестанно читают молитвы – но не православные, как вы понимаете, а те, что написаны духовником. И готовятся к тому, что с ними неизбежно произойдет, как к высшему предназначению.
– Да не духовником они написаны, молитвы эти, – не выдержала Тина. – Я могу с уверенностью сказать, что знаю автора, и это женщина.
Садыков, кажется, не особенно удивился, потому что кивнул и бросил:
– Похоже, что вы правы. Я записал то, что Лиза продиктовала по памяти, сделал лингвистическую экспертизу – да, скорее, это женский текст, не мужской. Так вот… после того как надзирающая за наказанными женщина – ее называют «мать» и по имени – понимает, что оступившаяся послушница достаточно раскаялась и готова вернуться в монастырь, ее забирают обратно. Но повторного наказания уже не бывает, в следующий раз только самый дальний скит.
– Откуда Лиза об этом знает?
– Она была в ближнем ските, когда решила учиться. Духовник рассердился и наказал ее, но потом все-таки вернул и разрешил, но… – Садыков умолк, и Тина поняла, о чем он собирается, но никак не может решиться сказать:
– …но поставил условие: сперва сделать то, что делают все девственницы в монастыре, да? А я все думала, ну почему ей позволили то, чего не позволяли больше почти никому…
– У нее не было выбора, – вздохнул Николай Петрович. – Только на этих условиях она могла уехать хотя бы на время. А там уже думать, как и что делать дальше. Но и в городе, как вы понимаете, свобода была только иллюзией. Жить надо было на квартире у одной из прихожанок, строгий контроль, те же плохие
