class="p1">По поводу лавки он не согласился с тем, что продукты несвежие, цена – да, процентов на двадцать выше, чем у селян, зато селяне в долг под расписки давать не будут. Зашли в лавку – ассортимент нормальный, попросил показать мясо – в СССР за таким бы сразу удавились в очереди. По поводу бараков Соколов сказал, что живут там вчерашние крестьяне, со всем их крестьянским сознанием и когда из них рабочий класс получится, даже Плеханов не знает (вот как, мы и революционную литературку почитываем?). Года через три можно будет начать переселять из бараков в кирпичные корпуса, Иван Егорович был в Твери и видел, как Морозов построил свой городок для рабочих с казармами из кирпича, ему понравилось, но зачем делать казармы пятиэтажными, двух вполне бы хватило.
Потом мы сидели все вместе в конторе, и я получил цифры продаж и заказов в этом году, а также чистой прибыли по каждому продукту. Из графика выходило, что спрос на ТНТ возрос, после того как Военное и особенно Морское министерства стали размещать свои заказы. ТНТ оказался и самым прибыльным продуктом, второе место занял СЦ, а вот противотуберкулезные препараты, несмотря на то что дорогие, прибыли приносили мало, синтез там сложный, себестоимость высокая, вот и нет маржи. Спрос на лекарства достаточно стабильный. К сожалению, сезонная реклама диарума не дала результата – спрос практически не вырос. Сказал, что надо работать с врачами – пусть выписывают (в этом времени не как у нас, где аптекарь решает, что рекомендовать больному, здесь решает врач и выписывает рецепт даже на всякую пустяковину, за что и имеет свой гонорар).
Парамонов показал мне трубочки для ручек, я проверил, как катается шарик и не вылетает ли он при нажиме, и остался доволен, мастер попросил по рублю за образец, что меня устраивало – охотничий патрон в медной или латунной гильзе стоил семьдесят копеек, а здесь более тонкая работа с катающимся шариком. Думаю, что при массовом производстве цена снизится как минимум вдвое, а то и втрое, если удастся сделать удачный станок для прокатки тонкостенных трубочек – все же в паровых котлах трубки потолще и большего диаметра, но принцип производства тот же. Отдал Парамонову пять трубочек и попросил при случае передать в лабораторию в Купавне химику, что занимается чернилами с загустителем. Парамонов тут же сообразил, для чего эти трубочки, назвав их «пером непрерывного письма», и я подумал – а что, если удастся сделать смесь, их же перезаряжать можно, как и было с первыми стержнями в СССР. И тут же выдал идею – растворить каучук в лигроине и добавить краситель, по шарику краска с загустителем попадет на бумагу и лигроин (это тот же бензин пополам с легкой фракцией керосина), быстро испаряется, а краска остается. Мефодий тут же захотел проверить и потащил меня в свою лабораторию, нашел кусочек каучука, растворил его в лигроине и добавил чернил, затем шприцом с толстой иглой заполнил на дюйм высотой медную трубочку. Однако ничего (или почти ничего) не получилось – чернила вытекали и пачкались.
– Ничего, – сказал Парамонов, – сейчас вытряхнем, промоем и еще загустителя добавим.
Но на этот раз гель получился плотным и не набирался в шприц. Лишь с десятой попытки из-под шарика полезло что-то удобоваримое, сохло, правда, не очень быстро. Я порекомендовал чистый бензин, а Мефодий сказал, что надо попробовать добавить солей органических кислот, например, пальмитиновой[88][5]. В общем, сказал, что доработает, а я ответил, что пусть будет предельно осторожен с огнем, когда будет работать с этой смесью. Потом взял ее остатки и мы пошли во двор, попросил Парамонова взять ведро воды. Во дворе поставил вертикально обрезок листа кровельного железа и с размаха прилепил к железу желеобразный сгусток, а потом поднес к нему горящую спичку – как и ожидалось, самодельный напалм загорелся и задымил черным дымом. Попросил Мефодия залить пламя водой – не тут-то было, продолжало все так же гореть, а за это время я дощечкой размазал на листе сгусток – и он прилип к дощечке, продолжая гореть.
– Понял, почему курить нельзя? Мы только что сделали огнесмесь вроде «греческого огня», только еще страшнее – ее нельзя потушить водой или затоптать.
Прошла еще неделя. За это время подал заявку на привилегию – «Перо непрерывного письма» в Департамент финансов и торговли, огнесмесь – в Военный департамент. Пришло на собеседование четверо химиков, оставил двух, написал им бумагу к управляющему и велел оформить химиками-аналитиками в лабораторию. Маша с Аглаей занимались обустройством дома, выбирали ткань для обоев, объездили всех московских мебельных дел мастеров и остановились на заказе мебели из светлого ореха, с обивкой в тон обоев, заказ изготовят в течение месяца. Надо сказать, что у Маши оказался хороший вкус (все же европейское образование, много видела и во Франции, и в Британии) и явный талант дизайнера. Я оставил только старую, немного тяжеловесную мебель для гостиной и кабинета, все остальное подлежало замене. Интересно, что сумма, во что мне обошлась вся перестройка и отделка дома, стоила приблизительно столько же, как и горностаевая шубка. В общем, Маша не скучала, болтала с Аглаей на смеси русского и французского, они так щебетали, что иногда напоминали мне попугаев-неразлучников, но прогресс Маши в русском был налицо – все меньше и меньше становилось в их разговоре французских слов. Впрочем, наша знать XIX века чаще свободно говорила по-французски, а по-русски – с трудом.
Так пролетело еще несколько дней, пока однажды, когда я сидел в кабинете и просматривал отчеты с завода, а кабинет не постучал дворецкий и не доложил, что ко мне фельдъегерь из Петербурга.
Вошел офицер, после приветствия осведомился о моем чине и фамилии и вручил под роспись пакет от государя-императора, с сургучными печатями, сказав, что не благоугодно ли мне ознакомиться с посланием, так как он немедленно отправляется в Петербург и передаст мой ответ государю. Я сказал, что мне на прочтение и составление ответа понадобится не менее получаса, поэтому господин капитан может пока отобедать. Вижу, что он колеблется, и, вызвав дворецкого, приказал накормить офицера в гостиной, получше и поплотнее. После того как фельдъегерь ушел принимать пищу, вскрыл конверт и прочитал письмо.
Император сообщал, что во время пребывания Джоржи в Ливадии туда явился доктор Алышевский, который разошелся во взглядах на лечение Георгия с профессором Ивановым. Также Алышевскому сразу не понравился крымский воздух, он сказал, что он теплый и пыльный. Поэтому, после
