образует единство: мы – части единого тела. Природа создала нас родными друг другу, поскольку она сотворила нас из одной и той же материи и для одних и тех же целей.
Враги Сенеки ехидно шептались, что нетрудно сочувствовать беднякам, имея такие богатства, как у него, и можно рассуждать о любви к ближнему, владея тысячами рабов. Сенека отвечал, что одно дело любить деньги в жизни, а другое – любить жизнь с деньгами. Нищета – тяжела для человека, и редко кто может остаться человеком в нищете. И вообще, учить правилам легче, чем жить по правилам.
– Когда я смогу, буду жить, как должно. Пока я все еще веду борьбу со своими пороками. Если бы я жил согласно моему учению, кто был бы счастливее меня? Но и теперь нет оснований презирать меня за хорошие слова и за сердце, полное чистых помыслов, – объяснял Сенека.
Впрочем, его объяснения не хотели слушать. Озлобление против него нарастало. Грабителей и убийц ненавидели меньше, чем Сенеку. Попытки императора вступиться за своего наставника лишь подливали масло в огонь.
Безысходная тоска охватывала Нерона. Он, в свою очередь, начинал ненавидеть римлян. Все его попытки пробудить в них добрые чувства терпели крах. Наивысшую радость они получали, обманывая и обворовывая ближнего своего. Они приходили в восторг, когда звери в цирке рвали в клочья несчастных рабов – и засыпали в театре на трагедии Эсхилла.
Сумрачным стал император. Теперь у него случались вспышки ярости, причуды его сделались не такими уж безобидными. По ночам он гулял по Риму и, не в силах сдержать озлобление, избивал богатых бездельников, возвращающихся с ночных оргий, нищих попрошаек и пьянчуг, готовых на любую подлость за мелкую монету, самодовольных горожан, спешащих домой из публичных домов. И никто из них не пытался сопротивляться Нерону, не вспомнил про свое человеческое достоинство. Они кричали: «Да здравствует император!», когда он бил их.
Тогда Нерон выдумал еще более оскорбительную шутку: он собрал отряд из придворных и принялся по ночам грабить дома этих же придворных; причем, наутро император продавал хозяину ограбленного дома отнятые у него вещи. И по-прежнему никто не возмущался: все делали вид, что они в восторге от ночных забав императора.
– Не существует на свете людей целомудренных и чистых. Большинство только скрывают свои пороки и хитро их маскируют, – горько говорил Нерон Сенеке.
– И я, и ты? – спрашивал Сенека.
– Ты – единственное исключение, а я, должно быть, отношусь к общему правилу, – вздохнул Нерон.
* * *
Однажды император читал придворным поэму о пожаре Трои. Скучающие кислые лица слушателей раздражали Нерона. Прервав чтение, он спросил:
– Неинтересно?
– Очень интересно! Какие великолепные стихи! – фальшиво воскликнули придворные.
Бешенство овладело Нероном.
– Я вижу, что вам неинтересно. Это потому, что вы не представляете, как горит большой город, – сдерживая внутреннюю дрожь, произнес император – Я помогу вам прочувствовать трагическую прелесть поэмы… Начальника городской стражи ко мне! Вот что, любезный, Рим должен загореться. Сегодня, сейчас!.. Что ты на меня уставился? Или ты не понял приказ императора? Выполнять!
Нерон оглянулся на придворных, чтобы посмотреть, не возразит ли кто? Они, пораженные, молчали. Затем самый ловкий из них опомнился и закричал:
– Слава императору!
– Слава императору! – подхватили остальные.
– Ну, и пусть горит это проклятый город вместе с его ненавистными жителями! – с ожесточением заключил Нерон.
Рим горел семь дней. В огне гибли люди, а на балконе императорского дворца Нерон каждую ночь читал придворным поэму о пожаре. Глядя на свои горящие дома, они почувствовали всю трагическую прелесть стиха.
Римляне, потрясенные страшным бедствием, в первый раз осмелились возмутиться против Нерона. Сенаторы, ничего не сделавшие для предотвращения пожара, опасаясь народного гнева, посоветовали императору объявить виновниками трагедии христиан. Массовые казни этих нелюбимых в народе религиозных фанатиков успокоили Рим.
После пожара ненависть к Сенеке достигла своего апогея. Ходили слухи, что это он по наущению христиан подговорил императора поджечь город. Некоторые римляне утверждали, что видели, как Сенека бегал с факелом в руках по предместьям и поджигал дома. Римляне жаждали смерти Сенеки или, в крайнем случае, его изгнания из вечного города. А он и сам не хотел больше находиться в Риме и служить императору. Сенека подал прошение об отставке, которое было принято Нероном.
Подавленный и смущенный прощался Нерон со своим бывшим воспитателем. Мрачен был и Сенека. Оба молчали, да и о чем им было теперь говорить?..
– Я не позволю, чтобы тебе был причинен какой-либо вред! – выпалил Нерон.
– Это твои прощальные слова? – грустно улыбнулся Сенека, уходя из дворца.
Тот вечер император провел в полном одиночестве, никто не знал, что он делал.
* * *
Уехав из Рима, Сенека жил в своем имении недалеко от города. Он рассудил, что если его захотят убить, то найдут, где бы он ни скрывался.
В первое время Сенека часто вспоминал, как он впервые увидел Нерона пятнадцать лет назад, как интересно с ним было тогда, как они гуляли по террасам висячих садов и разговаривали обо всем на свете.
Теперь все переменилось. В собственных владениях Сенека чувствовал себя, как в крепости с разрушенными стенами. Несмотря на то, что он за всю свою жизнь не совершил ни одного злого поступка, врагов у него было больше, чем у самого отъявленного злодея. Беседуя с одним из немногих друзей, приехавшим навестить его, Сенека в досаде говорил:
– Глупо тревожиться, опасаясь того, что может случиться, а может и не случиться, вроде пожара, обвала и других бедствий, которые хотя иногда и случаются, но не угрожают нам постоянно. Надо остерегаться того, что постоянно готово поразить нас – жди каждый день какого-нибудь зла от людей! Гром гремит прежде, чем поднимется буря; здание предвещает свое разрушение треском; дым возвещает о пожаре, – но опасность со стороны людей подкрадывается неожиданно, и чем она больше, тем тщательнее скрывается. Нельзя верить добрым лицам людей. У них только лица человеческие, в душе же они – звери!
Всю жизнь Сенека верил в судьбу; он не стремился ее обмануть, ибо знал, что это бесполезно. Он не боялся смерти, но ему было жаль, что его мысли умрут вместе с ним. Не зная, сколько времени у него осталось, Сенека торопился: он хотел записать свои размышления в надежде, что кто-нибудь прочитает их после его смерти и задумается над ними.
«Закон судьбы совершает свое право, ничья мольба не трогает его, ни страдания, ни благодеяния не переменят его, – торопливо записывал Сенека. – Все в природе подчинено строгой необходимости, все управляется непостижимой силой, которая заставляет расти деревья, течь реки, дает жизнь
