вверенное ему в Ингерманландии войско. Подачка Гришке Котошихину вообще ничего не стоила Таубе. Но он мыслил по государственному, и умел совмещать личные интересы с интересами Швеции.
– Премного благодарен, ваше превосходительство. – От внимания Гришки не ускользнуло, что Таубе следовало называть теперь по-шведски, что он перестал его «тыкать» и перешёл на вежливую форму обращения.
– Я сейчас же снесусь со Стокгольмом и доложу о вас королю. Вы же пока поживите здесь, в Нарве, в Ивангород не ходите и ни с кем из своих соотечественников в сношения не вступайте. Это в ваших же собственных интересах.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство.
– Пока всё. Есть какие-нибудь вопросы ко мне?
– Никак нет, ваше превосходительство.
– Превосходно. Сидите, ждите и не высовывайте носа. При необходимости приходите прямо ко мне. Ясно?
– Ясно.
– Да, живите пока как польский подданный Ян Селицкий.
От генерал-губернатора Котошихин выходил с бьющимся от радости сердцем. Его мытарства заканчивались, впереди появилась долгожданная определённость. Скребло лишь на душе, что за всё пришлось заплатить ещё одной подлостью, выдав шведам верного слугу московского царя.
Определённость была, но она омрачалась долгим ожиданием официального ответа из Стокгольма. Долгим с точки зрения Котошихина, а на самом деле быстрее решить его вопрос было никак не возможно: пока корабль из Нарвы дойдёт до Стокгольма, пока дождётся ответа на запрос Таубе да проделает обратный путь до Нарвы. Сухопутный путь через Финляндию тоже не был короче, и он использовался лишь в экстренных случаях, когда под рукой не было судна.
Гришка скучал, томился, спускал потихоньку выданные Таубе деньги и ждал. Так прошла одна неделя, другая, пока, наконец, из Стокгольма не прибыл гонец с письмом от шведского канцлера и опекуна короля.
«Поелику до сведения нашего дошло, что Григорий Котошихин, хорошо знающий русское государство и служивший Великому князю и изъявляющий готовность сделать нам разные полезные сообщения, то мы, всемилостивейше жалуем этому русскому двести риксдалеров серебром и повелеваем послать их с Адольфом Эберсом, знакомым с ним», – шифром уведомлял канцлер и главный опекун малолетнего короля граф Магнус Габриэль Делагарди ингерманландского генерал-губернатора. Канцлер рекомендовал Таубе письмо его Котошихину не зачитывать, а огласить только некоторые выдержки из него.
По этому случаю Гришку вызвали в генерал-губернаторскую канцелярию и торжественно «зачитали» письмо канцлера графа Магнуса, составленное от имени короля:
– Повелеваем вам удостоверить Григория Котошихина в нашей монаршей милости. Признаём за благо принять его в нашу службу, на каковый конец и послали ему с Адольфом Эберсом 200 риксдалеров, на каковые пусть и приедет он сюда к нам.
Таубе поздравил Гришку с окончанием дела и добавил:
– Теперь вам надо только дождаться херра комиссариуса Эберса. Он вас будет сопровождать до Стокгольма.
Гришка летел в гостиницу на крыльях верноподданности и любви к Швеции. По этому случаю он заказал себе в таверне хороший ужин с пивом и впервые за всё это время быстро и крепко заснул.
На следующее утро, опохмелившись, Гришка без всякой цели разгуливал по городу и лицом к лицу столкнулся с Овчинниковым.
– Ты куда задевался, пропащая душа? – закричал купец, бросаясь ему навстречу.
– Тут я покамест – куда же я денусь, – степенно отвечал Котошихин.
– Ну, как твои дела? – поинтересовался Овчинников. – Я гляжу, ты приоделся…
– Жду, – соврал Котошихин, – Таубе послал запрос в Стекольню.
– А на что же ты живёшь?
– Они взяли меня пока на казённый кошт, – скромно ответил Гришка. Он не хотел говорить Кузьме Афанасьевичу о своих успехах – глядишь, тот потребует благодарности за своё посредничество, а Гришка был пока не при деньгах. Вот приедет Эберс, привезёт монеты, тогда можно и погулять.
– Ну и это не плохо, – прокомментировал Овчинников. – С паршивой овцы хоть шерсти клок. – Он помолчал, а потом сказал, как бы невзначай: – Дошёл до меня слух, что в Стекольню едет царский гонец Михайло Прокофьев. Он непременно у нас должон остановку сделать.
Котошихин аж посерел от этой новости. Овчинников, заметив, как изменился в лице Котошихин, добавил:
– Москва навроде не довольна тем, как проходит возврат беглецов с захваченных свеями земель, вот и везёт гонец царскую грамоту ихнему королю. Чтобы король, значит, своей властью поспособствовал возврату наших людишек в родные пенаты.
Поскольку Гришка всё молчал, купец поинтересовался:
– Ты случайно не знаком с гонцом-то? Он ведь из ваших, посольских, тоже будет.
– Знаком. Был.
– Так ты приходи на гостиный двор, поговори с ним. Может, он по старой дружбе и скажет что полезное. Обещали, он завтра или послезавтра объявится.
– Приду.
Любопытно было разузнать, что там в Москве про него думают. Мишка Прокофьев, конечно, не самый лучший его приятель для такого дела, но всё-таки.
И нарушив указание генерал-губернатора, Котошихин отправился на следующий день в Ивангород. По тому оживлению, которое царило на гостином дворе, Котошихин понял, что царский гонец уже прибыл. По двору бегали слуги, открывали погреба и носили съестные припасы в харчевню.
Гришка сунулся, было, на крыльцо, но дорогу ему преградил челядник гонца:
– Никого не велено пускать.
– Скажи, по важному делу пришёл знакомец купца Овчинникова.
Челядник смерил Котошихина недоверчивым взглядом и ушёл. Вернулся он вместе с Кузьмой Афанасьевичем.
– Не желает принимать тебя царский гонец, – строго сказал купец. Он отвёл Гришку в сторону и зашептал на ухо: – Приказное начальство разгневано твоим побегом и тебя разыскивают в Польше. Прокофьев-то намекнул мне в разговоре, что сын Ордин-Нащокина нашёлся-де в Польше и собирается, мол, вернуться домой. Царь его собирается помиловать и сослать в наказание в отцовскую деревеньку с глаз долой. Вот такие новости.
– Ну, спасибо и на этом. – Гришка собрался уходить, но Овчинников схватил его за рукав и, оглядываясь на крыльцо, торопливо сообщил: – Гонец хочет донести о тебе в Новгород воеводе Ромодановскому, так что тебе лучше нигде не показываться. Понял?
– Как же не понять, – усмехнулся Гришка и пошёл со двора. Лучше бы он не приходил сюда вовсе.
– Не поминай лихом, – крикнул ему вслед Овчинников.
Оба они не заметили, как на крыльцо вышел Михаил Прокофьев и с ухмылкой наблюдал за уходящим со двора беглецом.
На следующий день гонец дал знать о Котошихине в Новгород, воевода В.С.Ромодановский накатал запрос в Москву и вскорости получил наказ требовать у шведов выдачи Котошихина как государственного преступника. Через некоторое время в Ивангороде объявился стрелецкий капитан Иван Репин, который зачастил в канцелярию генерал-губернатора Таубе.
Якоб Таубе принял Ивана Репина стоя – как-никак капитан был посланцем новгородского наместника, поставленного на должность самим царём Алексеем Михайловичем, и нужно было соблюсти церемониал, до которого московиты были очень щепетильны.
Капитан в ярком малиновом кафтане, вышитом золотом и мягких сафьяновых сапогах, коснувшись шапкой до паркетного пола, отвесил поклон и представился:
– Стрелецкий капитан Иван Репин с поручением от князя Ромодановского, воеводы Новгорода.
Генерал-губернатор сделал лёгкий ответный поклон и осведомился о здоровье государя российского, а потом и воеводы. Иван Репин отвечал, что, слава Богу, царь Алексей Михайлович пребывает в здравии и того же желает своему свейскому брату Карлусу. Князь Ромодановский тоже на здоровье вроде не жаловался.
– С чем прибыл к нам, капитан? – осведомился Таубе, заранее подозревая какой-нибудь подвох.
– Прибыл я, ваше первосходительство, по важному делу. Дошли до пресветлого царя Всея Руси Алексея Михайловича сведения о нарушениях со стороны свейской стороны Кардисского замирения.
– Нарушениях? – удивился генерал-губернатор, не моргнув и глазом. – Мне об этом неизвестно, капитан. Шведская сторона исправно выполняет все принятые на себя обязательства. Впрочем, сказывайте, в чём они состоят, и я приму строгие меры по наказанию тех нерадивых чиновников, которые осмелились причинить досаду русскому царю.
Якоб Таубе лукавил. Шведы не были в восторге от пунктов двадцатого и двадцать первого Кардисского мира, согласно которым всех православных жителей с занятых шведами территорий надлежало отпустить в Россию. По одному только Валлисаарскому соглашению к царю вернулось более пяти тысяч семей! Это была большая потеря для шведов как с точки зрения пополнения своей армии, так и с точки зрения пополнения казны налогами.
– Суть дела, господин генерал-губернатор, состоит в том, что ваша сторона утаивает от нас русских людишек, скрывающихся от справедливого гнева и наказания государя.
– Это серьёзное обвинение. –
