но и любить его таким не в состоянии.
Для них будет лучше, чтобы он больше не вернулся к ней.
От этих тяжелых размышлений её отвлекали только телефонные звонки. Инга Лей настойчиво просила, чтобы Аделия приехала к ней в гости. Голос её звучал истерично. Судя по сбивчивости и путаности её разговоров, она была пьяна. У Аделии не было сил вникать в её проблемы. Инга настаивала, что ей нужна от Аделии помощь. Намекала, что это очень важно. Приходилось ссылаться на плохое самочувствие. В ответ она бросала трубку. И вот совершенно неожиданно объявилась сама.
— Откуда ты узнала адрес? — удивилась Аделия. Она была не готова к приёму гостей. Даже не переодела ночную рубашку.
— Хенни сказала.
— А где она?
— А что ей? Она живет со своим педиком и плюет на всё.
— Бальдур — гомосексуалист? Это же запрещено!
— Он поклялся Гитлеру, что завязал. Значит, можно.
Инга сняла с головы широкополую белую шляпу, бросила её в кресло, достала из сумки бутылку «Наполеона», поставила на стол.
— Давай выпьем.
Аделия взяла из серванта рюмку, передала ей.
— Я не буду.
— А мне без этого уже нельзя. Ты даже не представляешь, что случилось, такая трагедия…
— С дочкой?
— Нет. С Лорой всё в порядке. Хотя какой ребёнок от этого животного? Я и не думала о детях. Мечтала танцевать на сцене. Занималась балетом. Роберт навалился на меня, как пьяный мельник. Потом выяснилось, что забеременела. Он в кусты. Но я устроила такой скандал! Дошло до Гитлера. Я всегда ему нравилась. Он вызвал Лея и приказал жениться…
— Мне казалось, что у вас всё хорошо… — извини, я переоденусь.
Аделия зашла за ширму, сняла ночную рубашку. Надела платье. Инга была охвачена своими переживаниями. Ей требовалось высказаться. Поэтому налила себе коньяк, выпила, достала пачку «Честерфилд», закурила и продолжила:
— Если бы не Адольф, я бы давно сбежала. Но он не позволяет. Какой ужас каждый раз подчиняться этому пьяному чудовищу.
— Не всё время же он пьяный, — из-за ширмы предположила Аделия.
— Со мной всегда. Ему доставляет наслаждение меня насиловать. Ужасно. Лежу и жду, когда он на мне захрапит. Сволочь.
Аделия вышла из-за ширмы, сварила кофе, поставила чашки.
— Что-нибудь поешь?
— Не хочу… я из-за него стала алкоголичкой. Держусь, держусь, а потом срываюсь. Пойми, Аделия, с ними нельзя жить, они нелюди!
— Кто?
— Все, кто окружает фюрера! Мелкие, ничтожные твари! Они недомужчины и поэтому хотят доказать всему миру, что сверхчеловеки!
— Я от этого далека… — деликатно съехала с темы Аделия.
— И твой такой же! Мне девчонки рассказывали. Не притворяйся. С Альфредом в кровати всегда были проблемы…
— Давай не будем это обсуждать.
— Извини… я так надеялась на тебя, но уже поздно, — Инга снова выпила.
— Да что случилось?
Инга посмотрела на Аделию лихорадочным взглядом. Встряхнула головой с мелкими кудряшками и провела рукой по воздуху, словно отрезала.
— Я расскажу. Теперь всё равно… Помнишь картину?
— Ту, где ты обнаженная?
— Да. Знаешь, кто её нарисовал?
— Откуда.
— И никто не знает. Её нарисовал гениальный художник — Эрик Кейфман.
— Еврей?
Инга кивнула головой.
— А как же Роберт?
— Тут такая история… — Инга налила коньяк, приблизилась к Аделии и перешла на шепот: — В тридцать пятом Эрик работал художником в театре «Метрополь», я там иногда танцевала в оперетках. Короче, между нами случилось. Не то, чтобы любовь, но все-таки. Потом начались гонения. Эрик был на грани нервного срыва. Тут появился Лей. Я попросила, чтобы он помог Эрику уехать. Мы с Леем пошли в его мастерскую и там он увидел картины…
Инга замолчала, у неё от воспоминаний перехватило дыхание. Снова закурила, выпила и продолжила:
— Эрик сделал несколько копий с картин Груцнера. Они у него висели на стене. А Лей знал, что Груцнер — любимый художник Адольфа… ну и предложил Эрику написать еще несколько на всякие охотничьи сюжеты. Получилось так, что не отличишь. Гитлер был в восторге. Лей по-подлому засадил Эрика в подвал и сделал своим пленником.
— Зачем?
— Чтобы тот рисовал Грунцеров. А потом стал рисовать меня. Ну, ты видела.
— Все эти годы он сидел в подвале?
— Да… я его навещала. Лей ревновал, поклялся убить Эрика. Но Адольф заказал мой портрет…
— У тебя с ним продолжалось? — спросила Аделия.
Инга подняла на неё свои большие синие заплаканные глаза.
— Я его полюбила. Он был единственным утешением в моей жизни. И он меня любил. Сколько раз предлагала устроить побег, но Эрик не соглашался расстаться со мной.
— Вы так рисковали…
— Это было сильнее нас. Я совсем потеряла голову. Высказала всё Лею. Он приказал убить Эрика.
— Как?
— Так. Ночью его задушили… его больше нет…Они все звери… понимаешь? Звери!
Инга разрыдалась. Аделия достала из серванта еще одну рюмку. Налила себе, выпила. Слова утешения в голову не лезли. Да и что можно было сказать.
— И как же теперь? — произнесла она, чтобы хоть как-то прервать затянувшееся молчание.
Инга подняла голову, пьяно облизнула губы и глухо ответила:
— Я его убью.
— Кого?
— Мужа… незачем этой твари жить. Слышала, как он говорит? Выступает на съездах. В трудовом союзе. Всё о долге. А сам тварь последняя. Я их всех ненавижу. А его пристрелю. У меня есть пистолет. Мне Адольф подарил. Маленький. Дамский. Он будет храпеть, а я прямо в глотку выстрелю!
— Успокойся, нельзя так. Людей убивать грех.
— Так то людей. Ничего, ты сама скоро поймешь. Они все одинаковые, больные шизофреники!
Инга снова потянулась к бутылке. Аделия перехватила её руку.
— Хватит, Инга. Нужно подумать, как жить дальше. У тебя есть дочь.
— Это у Лея есть дочь. Он воспитает её такой же ублюдочной. Сделает из неё тупую национал-социалистку. Он её уже сейчас заставляет слушать речи Геббельса. Потом ставит на стул и требует, чтобы повторяла.
Аделия вспомнила, как её саму ставили на табурет, и она читала стихи о великом и мудром вожде Сталине.
— Займись ею серьезно, читай ей хорошие книги…
— Брось… кому сейчас нужны книги. Одни произносят речи, другие их слушают и идут умирать. А мы живём в этом потоке фальши и лжи. Нет, я его все же убью. У меня есть маленький дамский пистолет. Мне его подарил Адольф…
— Никого ты не застрелишь. Давай, отвезу тебя домой.
— Не надо. Меня внизу ждет машина.
Инга с трудом встала и нетрезвым шагом направилась к выходу. Потом вернулась, забрала сумку, допила коньяк. Зажмурилась.
— Хотела, чтобы ты мне помогла.
— Как?
— Не знаю. Наверное, нам уже никто не поможет. Только сейчас понимаю, как я любила Эрика. Любила и погубила. Сама… все сама… все сама…
Бубня
