с новым царём боярами выкликнутым, Василием Шуйским. И начнутся на Руси кровавые годы, когда брат против брата пойдёт, когда поляки будут разорять города и деревни, когда кровью людской землю зальёт словно водой дождевой. Вот тогда я и объявлюсь на Руси, — подытожил я свой рассказ. — А покуда готовиться нужно. Сторонников искать, да силы копить.
— Васька Шуйский царём станет! Дела!
По лицу Грязнова было видно, что новый боярин впечатлён, хотя полностью на веру мои слова не воспринимает. Гложут его сомнения, хоть виду и не подаёт. Ну, и ладно! Я всё равно собираюсь в Сечи эту зиму переждать и только после гибели Отрепьева в сторону Московии отправится. А в мае Гришку убьют, да Шуйского в цари выкликнут. И вот тогда Грязной поверит. Так поверит, что вместо иконы на меня молиться будет.
— Ладно, — поднялся я. — Выздоравливай покуда. Зиму в Сечи перезимуем, а заодно постараемся разузнать, что на Руси творится. Ну, и решим, в каком месте мне объявиться и в где я до этого целый год пропадал.
Выхожу на палубу. Чайки уже пристали к берегу, выплеснув на берег казачьи отряды и те, с задорными криками, устремились к воротам. Всё. Если и остались в Варне какие-нибудь боеспособные отряды турок, можно про них забыть. Наша Варна!
— Ты как там, Чернец, живой? Хлопцы говорят, что чуть не порубили вас всех у ворот янычары.
— Было дело, дядька Порохня, — обернулся я к подошедшему казаку. — Что-то долгонько вы до ворот добирались. Я уже и с жизнью прощаться начал, когда подмога подоспела.
— Да, припозднились мы, — покачал головой бывший куренной. — Оно, как на грех, с галеры той, что у причала стояла, турки сходить начали. С полсотни, однако, будет. И что они там делали, почему раньше в город не ушли, только их Аллах и знает. А вы уже за воротами скрылись. Пришлось на них ударить. А они ещё и из пищалей пальнуть успели. В общем, осерчали хлопцы. Загнали их на галеру и давай там всех, кто под руку попал, рубить. Бородавка насилу докричался, что к воротам бежать нужно.
Мда. Дьявол кроется в деталях. Сколько блестящих планов провалилось из-за вот таких вон непредвиденных случайностей, возникающих непреодолимыми препятствиями в процессе реализации. И не сосчитать!
— А ты молодец, знатно бился. Даже Сагайдачный тебя похвалил, — при упоминании обозного старши́ны, Данила слегка поморщился. — По всему видать, воинскому делу не один год обучался, перед тем как в монахи пойти решил, — хлопнул он меня по плечу. — Языки опять же знаешь. Лекарское дело ведаешь. Ещё и грамоте басурманской обучен, — вспомнил он прочитанный мной фирман. — По всему видать, что сам из знатного рода происходишь.
А вот это уже не хорошо. Видимо, я выделяться из общей среды начал, раз запорожцы моим прошлым интересоваться начали. И не надо мне говорить, что это Порохня такой любопытный. Тут уж скорее на него Бородавка надавил или тот же Сагайдачный. И хоть как такового вопроса задано не было, лучше на него сейчас ответить, чем потом на меня начнут коситься.
— Прав ты, дядька Данила, — решил я выдать давно заготовленную версию. Пока веслом махал, до моего прошлого никому дела не было. Зато вот теперь пригодилась. — Из дворянского рода я. У отца поместье небольшое было. Он меня воинскому делу и обучал. Жили хоть и небогато, но дружно, — вздохнул я. — Да что там говорить — хорошо жили! Да на беду наткнулся на поместье большой разбойный отряд и всю мою семью порубали. Даже сестрёнке малолетней горло перерезали, нехристи. Вот и решил я в монастырь податься. Да видно не судьба. Не благословил Христос моего порыва, если по дороге в монастырь ногаям в руки отдал, да за весло на галере посадил
— Вот тут ты прав, — довольно улыбнулся в усы Порохня. — Какой из тебя монах? Ладно, пошли. Кошевой тебя кличет.
— Зачем? — не на шутку удивился я.
— Там узнаешь, — напустил туману запорожец. — Пошли, Чернец. Дело верное.
* * *
Вы когда-нибудь были в только что захваченной средневековом городе? Вот и я, в той, в прошлой жизни не был. И я вам так скажу, и век бы там не бывать! Вокруг царил настоящий хаос. Со всех сторон доносись крики, стоны, плач. То и дело навстречу попадались запорожцы: полупьяные, разухабистые, озверевшие от вседозволенности и безграничной власти над местными жителями.
Я шёл вслед за Данилой, стараясь не смотреть по сторонам и чувствуя, как душу гложет вина за происходящее вокруг.
Нет. Я точно знаю, что Варну бы взяли и без моего участия. Как говорится, чему быть, того не миновать. И всё же, не мог отделаться от гаденькой мысли, ядовитым червяком вгрызающимся в мою совесть. Это моя вина. Это я впустил в город захватчиков.
А ведь впереди целые годы, которые до краёв будут наполнены кровью, страдания, горем. Готов ли я к такому? Ведь люди, которые будут сражаться по моему приказу, также будут убивать, грабить и насильничать, прикрываясь моим именем. Нет, я, конечно, попытаюсь эти зверства к минимуму свести и бороться с мародёрами и насильниками буду нещадно. Вот только, что себя обманывать? Полностью мне это зло не искоренить. Это как гидра о семи головах. Одну отрубишь, на её месте две другие вырастают.
— Помогите! Дядька Фёдор! Спаси!
Знакомый до боли голос, стеганул по нервам не хуже плети, вырвав меня из пучины мрачных раздумий. Резко оборачиваюсь и успеваю заметить краем глаза Настю, грубо оторванную от окна. Следом выглянул усатый казак с вытянутым как у ворона носом и, задорно засмеявшись, прикрыл ставни.
— Федька, ты куда⁈ — дёрнулся, было, ко мне Пороня.
Куда там! Я уже врываюсь в распахнутую дверь, оставив вопрос запорожца без ответа.
Вокруг царил погром: перевёрнутая мебель, разбитая посуда, сорванные ковры. Лихорадочно осматриваюсь, слышу сдавленные крики за одной из дверей. Так, похоже, мне сюда. Рву дверную ручку на себя, врываюсь в комнату, едва не споткнувшись об мёртвого турка, тяну саблю из ножен.
В комнате трое казаков. Двое как раз увлечённо срывают одежду с Насти, третий копается в стоящем у стены сундуке.
— Девушку отпустите, — я неожиданно для себя успокаиваюсь. Мысли работают чётко, анализируя ситуацию. С Настей ничего страшного произойти ещё не успело. Одежду только порвали, да и то не
