миссис Хэдли.
— Прошу вас, зовите меня Джасмин. У моей дочери все в порядке? Ничего не случилось?
— Нет, у нее все хорошо. Я звоню не поэтому. И у Сеффи, и у Калли все хорошо. У всех все хорошо, — промямлила я.
— Тогда я теряюсь, — сказала миссис Хэдли. Я даже мысленно не могла называть ее иначе, как миссис Хэдли.
— Я волнуюсь за Сеффи, но это не тот вопрос, который стоит обсуждать по телефону. Может быть, мы встретимся? — предложила я.
— Персефона больна? О чем вы не хотите мне говорить? — тут же спросила миссис Хэдли.
— Честное слово, Сеффи ничем не болеет, и вообще ничего подобного не происходит. — Я перевела дух, чтобы собраться с силами и продолжать: — Меня… тревожит ее поведение, и я хотела бы обсудить его с вами лично.
— Можно я зайду к вам завтра?
Ее слова изумили меня настолько, что я чуть не ответила: «Да». Той Джасмин Хэдли, которую я знала, и в страшном сне не приснилось бы, что она забрела в район, где большинство жителей — нули.
— Э-э… не стоит. Может быть, встретимся в кафе?
Пауза.
— Тогда не могли бы вы зайти ко мне? Выпьем кофе здесь. Вы себе не представляете, как я буду рада вас видеть.
— Нет! Вряд ли получится, — выпалила я.
Прошло слишком много времени и слишком много воды утекло, чтобы я вернулась в ее дом. Слишком много дурных воспоминаний таится там по углам.
— Хорошо, тогда «Ява-Экспресс». Кофейня на главной улице возле книжного магазина «Маркманс», — предложила миссис Хэдли.
— В десять?
— В десять — отлично. До встречи. И, Мэгги…
— Да?
— Спасибо, что позвонили.
Даже после того как я положила трубку, я сомневалась, разумно ли поступаю. Сеффи меня за это возненавидит.
Но что еще я могу сделать?
Мне нужно думать о Калли-Роуз. Калли на первом месте. Никаких «но», никаких «если» и «еще». И так будет всегда.
Глава 41 × Сеффи
Я вышла на сцену под ледяное молчание зала. Все глаза впились в меня. Я подошла к микрофону — и тут у меня внезапно и больно забухало, запульсировало в голове: понятно, от чистых нервов. Перед сценой стояла целая толпа Нулей, мужчин и женщин, и я их вообще не чувствовала. Ни ожидания, ни предвкушения, ни гостеприимства — ничего. Джексон шагнул ко мне.
— У нас все получится, — шепнул он мне в ухо, отвернувшись от микрофона. — Взорви им мозг, как в «Росинке». Начинаем с баллады — «Непрошеная».
Джексон вернулся к своему микрофону. А я осталась один на один с толпой. Ни передо мной, ни вокруг никого не было, не за кого было прятаться. Джексон стоял в метре левее, Сонни — в метре правее, а Носорог — в метре у нас за спиной. С тем же успехом могли разбежаться на сто километров. Я глядела в зал и чувствовала себя куском окровавленного мяса в логове голодных львов: каждый дожидался, когда кто-нибудь набросится на меня первым, чтобы присоединиться.
Джексон, Носорог и Сонни заиграли «Непрошеную». Клавиши Сонни зазвучали насыщенно и нежно. Палочки Носорога перешептывались, скользя по коже барабана. От гитарных аккордов Джексона разрывалось сердце. Но у меня в голове стало пусто. Мне вот-вот пора вступать, а я не могу вспомнить ни слова из песни. Я взмокла, словно крышка кастрюли, открыла рот, надеясь, что слова сами сорвутся с языка в нужный момент, — и ничего.
— Бу-у-у-у!
Публика тут же завопила — а первой начала Эми, которая стояла перед сценой со злобной улыбкой во все свое кошачье личико. Музыка стихла. Я уставилась в толпу — кто-то перешептывался, кто-то глумливо глядел на меня.
А я снова стала той девочкой на похоронах Линетт, сестры Каллума, — той девочкой, которой велели уйти.
Я снова стала той девочкой, которую выволокли из школьной столовой за то, что села за стол Каллума.
Я снова стала той девочкой, которую избили в школьном туалете за то, что не стала скрывать, что Каллум — мой друг.
А самое страшное было в том, что я не изменилась. В глубине души я осталась той же растерянной маленькой девочкой.
— Ты что, спятила? — зашипел на меня Джексон. — Бога ради, пой уже, иначе нас тут в клочки разорвут!
Мальчики переглянулись и снова заиграли вступление. Но я их не слышала — крики становились всё громче, свист все пронзительнее, усмешки всё злее.
— Убирайся, откуда пришла!
— Вон отсюда!
— Только треф нам тут не хватало!
— Сука трефовая, вали со сцены!
И тут я снова проворонила свой такт. Кто-то бросил в меня чем-то маленьким и твердым, и оно попало мне в лоб. Монетка. Я отшатнулась, рука сама собой дернулась к виску. Кровь. Кто-то в зале засмеялся. Я глядела на кровь на пальцах, красную, яркую. Музыка снова смолкла. Джексон подошел ко мне и оттащил от микрофона.
— Уходим, — сказал он, уже сняв с плеча гитарный ремень.
Я на него не смотрела. Я видела, как через зал к нам идет Элис, но даже ей было трудно пробиться сквозь толпу.
— Вот видишь! Тебе здесь не рады! — заорала мне Эми. — Вали домой, сука трефовая!
По щеке у меня текла кровь. Я вытерла ее пальцами, а потом, немного подумав, медленно размазала по щекам. Я сама не знала зачем. Но мне показалось, так надо. Подняла руку, показала толпе окровавленные пальцы. Толпа жаждала моей крови — вот она. Гвалт в передних рядах мгновенно смолк — а я смотрела на них, старалась перехватить как можно больше взглядов, задержаться на каждом по очереди. И шагнула к микрофону.
— Ладно, вы победили. Я уйду со сцены, — объявила я. — Но только после этого. — Я повернулась к Джексону и сказала: — Хочу спеть «Дурную башку».
Джексон подошел ко мне, бдительно косясь на наших так называемых слушателей.
— Ты с ума сошла? Нельзя это петь. Они же решат, что ты поешь про них. — Эти слова предназначались только для моих ушей.
— В «Росинке» мы отлично завели публику этой песней, помнишь? А что сгодилось там, сойдет и здесь.
— Это так не работает! — запротестовал Джексон.
— «Дурная башка» — или я ухожу, — отрезала я.
Джексон смерил меня долгим суровым взглядом:
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Он покачал головой, а потом отошел к Носорогу и Сонни сообщить, каким будет наш первый номер.
Миг спустя они заиграли. Я встала перед микрофоном, упершись ногами в пол, и дождалась нужного такта. Теперь я его не пропущу.
У тебя на
